Эдуард Успенский - Невероятные истории про любимых питомцев (сборник)

– Он летит, а я придумал: или палку какую вверх брошу, или в горн пионерский дуну! От неожиданности он рыбу и выпустит. А я и рад.

– Вы что же, Пантелеич, всегда с собой горн носили?

– И носил. Это сейчас с продуктами хорошо стало. А тогда за каждой колбасиной приходилось в Москву ездить. А тут тебе рыбина большая. И даром.

– И не жалко вам коршуна? – спросила моя спутница.

– И жалко, и не жалко его. Когда он моих кур не трогает, так вроде и жалко. А как он пару цыплят у меня унесёт или курицу, так и не жалко вовсе. Так бы и убил! Только стрелять я не стану, а вот рыбу у него отниму. Но и он мне хорошо отомстил.

– Это как, Пантелеич?

– А так. Сейчас расскажу.

Пантелеич никуда не спешил и рассказывал медленно с удовольствием:

– Была, вот как сейчас, осень. Трава стояла на берегу свежая, как весной. Вздумал я сена насушить. Принёс косу и стал косить. Кошу, кошу, а жара сильнющая! Вот как сейчас. Решил искупаться.

– А не холодно? Всё-таки осень?

– Да нет. Погода, я же говорю, была, как сейчас, тёплая. На мне были одни трусы и калоши. Решил я в трусах в воду залезть. А потом думаю: чего это я буду трусы мочить-выжимать? Народу нет, пионеров нет, и так сойдёт, без трусов. И полез голышом. Только влез, смотрю – тень надо мной промелькнула. Это коршун. Спикировал он на мои трусы, схватил их когтищами – и вверх. Спасибо, думаю!

Сторож посмотрел на нас – интересно ли нам – и продолжил:

– Тут, как назло, делегация из дома отдыха. Сели на бережку, экскурсовод им про фабрику на той стороне рассказывает. А я плещусь. Ну, что твоя русалка – туда-сюда, туда-сюда.

Я спросил:

– А что это за фабрика?

Он ответил:

– Хорошая фабрика. Там из растений гербарии для школьников делают. Какие растения чего лечат. Их на картонки наклеивают. Учебные альбомы получаются.

– Очень хорошая фабрика, – согласилась художница.

– А я плаваю и плаваю. Ну, точно морж в зоопарке, и всё. Плюнул я на отдыхающих. Вырвал две плети водорослей, обмотался ими под водой для порядку и бегом выскочил. Схватил косу и, как Нептун заморский, к дому побежал.

– Значит, всё хорошо кончилось?

– Не совсем. Бабка моя чуть не померла. В лагере она на раздаче работала. И поросёнка кормила. Так вот что получилось. Сидит она на крыльце, козу доит. Коза веник берёзовый ест. Вдруг видит бабка, с неба что-то летит красное. Так летит, не торопясь и переваливаясь. А это мои трусы падают, их коршун выпустил. Бабка моя коршуна не видела, а трусы-то заметила. Она и затряслась.

– Почему? – удивился я.

– А ты сам подумай. Бабка моя верующая. Если трусы с неба летят, то сам-то я где? Конечно, там, на небе. Значит, забрал меня Господь Бог, а бельё ей, как в больнице, выдают. Она в слёзы.

Мы с моей спутницей хохотали в голос. А я был очень горд Пантелеичем. Вот какие места и каких людей я имею в своём подмосковном багаже!

А Пантелеич заканчивал:

– Тут я из леса выбегаю с косой, весь в водорослях. Бабка в панике. То ли смерть зелёная уже и за ней пришла, то ли это индеец из пионерской самодеятельности с лета в лесах запутался. В общем, полные кранты! Бабка моя – в одну сторону, коза – в другую, ведро опрокинула! Обе с воплями бежать. Я кричу: «Стой! Стой! Это я!» Куда там! Никогда в жизни моя бабка так быстро не бегала. Пионеры такую скорость на стометровке не развивали. Ну, пусть бежит. Не хватало мне в моих водорослях за ней гоняться.

Я спросил:

– А что дальше было?

– Дальше не так интересно. Дальше она вернулась, и не одна, а с милиционером каким-то молодым и священником. Он в соседнем доме комнаты снимал. Подошли они так осторожно к дому, а тут я из дверей выхожу уже в штанах и телогрейке, как полагается. И всё им рассказываю: и про трусы, и про коршуна, и про отдыхающих. Они как начали хохотать.

– А что ваша жена?

– А бабка моя веник схватила и давай всех этим веником лупить. Сначала меня, потом милиционера, потом священника, а потом и козу. Всех разогнала, да так зло! Очень невежливо получилось. Я с ней потом два дня не разговаривал.

– А что коршун? – спросила моя спутница.

– А что коршун. Летает. На днях я у него курицу отбил. Здоровую, красную, рыжую. Бабка так и зовёт его – снабженец.

– Ой, покажите курицу, – попросила моя спутница.

– Нет, – отказал Пантелеич. – Нечего показывать.

– Почему?

– Съели курицу.

– Почему съели?

– Очень просто почему, – объяснил сторож. – Не буду же объявление писать: «Нашлась курица. Потерявших прошу забрать». Или по всем деревням нашим приречным с курицей ходить и спрашивать: «Не ваша? Не ваша ли?» Верно?

Мы кивнули головой – верно.

– Держать её тоже странно, – продолжил Пантелеич. – Придёт ко мне человек и спросит: «А почему у тебя моя курица живёт?». Он же ни за что не поверит, что мне его курицу коршун доставил. Да и пользы от такой курицы мало. Она с перепугу нестись полгода не будет. А то и вовсе перестанет. Корми её даром.

Вот на этой съеденной курице мы и расстались.

Всё в этой встрече было: и хорошая погода, и хороший живой человек, и смех, и грусть, и тёплое дыхание огромной доброй нашей земли.

Такие дни хочется положить в БАНК ВРЕМЕНИ, а потом холодной зимой взять из банка этот день и погулять по этой погоде, при этом солнце, при этих людях.

Жаль, что этого делать пока нельзя.

В девяносто втором году на страну явно надвигался голод. А я шёл мимо маленького магазинчика в Клязьме, где я тогда снимал дом, и вижу – о чудо! – продаётся маленький настольный инкубатор. Размером с хороший, по тем временам, телевизор.

Я уговорил продавщицу не продавать его никому и побежал домой за деньгами. Расчет мой был очень прост. В стране будут плохие времена, а я буду брать у сельских жителей яйца и производить цыплят. Вот тебе и работа, и игра. Я страсть как обожаю цыплят, утят, гусят и даже индюшат.

Но время шло, и жизнь как-то наладилась. Голода не было, была просто такая не лучшая жизнь. А инкубатор стоит.