Бьянка Питцорно - Дом на дереве

— Лети, Доротея, лети! — кричали дети, вцепившись в неё сзади своими пухлыми ручонками и изо всех сил подталкивая к краю площадки.

— Чип! Была не была! — отчаянно пискнула собака и ринулась с ветки в пустоту.

Но, поскольку опыта у неё совсем не было, она забыла вовремя раскрыть крылья и рухнула вниз, увлекаемая всеми своими семьюдесятью с хвостиком килограммами.

Бооууумммм! Луг содрогнулся от страшного толчка, как будто при землетрясении. В тот же момент в месте приземления собаки образовался глубокий кратер.

— Этого можно было ожидать. Фортуна не всегда улыбается смелым, — с олимпийским спокойствием прокомментировала Прунильда, вылизывая себе лапу.

Тут примчались сломя голову Бьянка и Аглая.

— Что случилось? Бомба? Что-нибудь взорвалось?

разочарованно пояснила Пуриф.

Понадобилось копать пять часов подряд, чтобы отрыть Доротею из образовавшегося колодца. Четверо малышей расположились вокруг с ведёрками и совками и развлекались, как могли: делали куличи и строили замки и крепости из песка. Ещё им нравилось просеивать песок через сито: в сетке оставались камешки, маленькие веточки, пустые раковинки улиток…

— Доротеи не видать, — бормотала Инальбис.

— Надо глубже поискать, — обнадёживал Джанпорфирий.

— Доротеи нет и нет, — беспокоился Гильдебранд.

— Будем рыть ещё сто лет, — предположила Пуриф.

А Бьянка с Аглаей всё копали и копали, так что под деревом уже вырос внушительных размеров земляной холм. Амадей активно помогал, роя землю лапами, как делают собаки, когда хотят понадёжнее спрятать любимую кость.

Наконец, прокопав в глубину метров десять, они нашли её, едва живую от потрясения. Чтобы поднять на поверхность, пришлось обвязать несчастную верёвками и тащить, тащить вместе до седьмого пота.

Потом они вылили на неё несколько вёдер воды, чтобы привести в чувство и одновременно отмыть от земли. Амадей нежно вылизывал ей морду.

— Я буду всегда любить тебя, — говорил он на собачьем языке. — Пусть ты не похожа на меня, пусть не отличаешься умом, пусть ты теперь вообще неизвестно кто— ни собака, ни птица…

— Ах так! Ну это мы ещё посмотрим! — возмутилась Доротея, окончательно приходя в сознание. Она раскрыла крылья и стала хлопать ими с угрожающим видом.

Прунильда отскочила назад.

— Безрассудная храбрость не приличествует добропорядочной кошке, — пробормотала она в своё оправдание.

Доротея поднялась на ноги и попыталась сделать несколько шагов по лугу.

— Умница, молодец! — подбадривала Аглая, прикладывая ей ко лбу холодные примочки.

Но, несмотря на все усилия, несмотря на ободрения и поддержку обеих подруг, сенбернариха так и не смогла подняться над землёй больше чем на несколько сантиметров и почти сразу падала на землю. Очевидно, крылья выполняли у неё исключительно декоративную функцию, как у кур. Самое большее, на что она была способна, это хлопать ими, отгоняя противников или удерживая равновесие на не очень толстых ветвях. О полёте тут вообще говорить не приходилось.

Дети были страшно разочарованы. Зато к Амадею вернулось хорошее расположение духа.

Прунильда попросила у Бьянки личной аудиенции.

— Жестокое противоречие терзает мою кошачью душу, — призналась она. — Если Доротея принадлежит к семейству пернатых, тогда мой долг кошки требует, чтобы я с бесстрашным сердцем охотилась за ней, невзирая на её превосходящие размеры. Если же она по-прежнему из породы собак, то мне, как кошке, подобает испытывать перед ней страх и держаться на почтительном расстоянии… Не могла бы ты, будучи старой и мудрой, разрешить это моё мучительное сомнение?

— Старая — дудки! — оскорбилась Бьянка. — До чего же надоела мне эта кошка с её неразрешимыми проблемами!

А не могла бы ты оставить Доротею в покое и заняться своими собственными делами?

— Верные слова! Я именно как раз над этим и думала, — сказала кошка. — Такое решение кажется мне достойным и в высшей степени разумным.

Аглая, похихикав, сказала Бьянке:

— Послушай, а что, если нам не засыпать Доротеину яму, а использовать её как ловушку? Всякое ведь бывает…

— Ты права, — ответила Бьянка. — Она может оказаться полезной в случае нападения.

Однако первым угодить в ловушку предстояло синьору Беккарису Брулло.

Вы, наверно, уже не раз спрашивали себя, что сталось с надоедливым соседом, ведь в последних главах о нём нигде не говорилось ни слова. Дело в том, что на следующий день после пира этот вздорный старик собрал чемоданы и уехал в длительную командировку. Конечно, он предварительно опутал весь дом колючей проволокой и поручил своей насекомоядной приятельнице хорошенько охранять его от возможных вторжений.

Но в спешке он совершенно забыл об электрическом скате, который, оставшись взаперти, лежал целыми днями в своей ванне в кромешной темноте и тщетно дожидался, что кто-нибудь придёт его накормить или хотя бы сменить воду. Вода становилась всё мутнее и мутнее, а бедный скат худел и сох день ото дня.

Как и все рыбы, он был нем и не мог попросить о помощи.

Насекомоядная Мила видела его в окошко ванной и хотела бы ему помочь, но не знала, как это сделать. Несмотря на прозвище Львиная Лапа, она оказалась не в состоянии высадить окно, а позвать кого-нибудь на подмогу ей тоже не удавалось: хотя у неё и был рот для поглощения насекомых и бифштексов, но язык и голосовые связки в нём напрочь отсутствовали.

Надо сказать, что, по мере того как шло время, Мила и сама начала злиться на синьора Беккариса Брулло. «Шутка ли, — размышляла она, — вначале он приучает меня к питательной и всегда доступной еде — разным бифштексам и тому подобное, а потом бросает на произвол судьбы, заставляя довольствоваться какими-то мошками!»

Все же ей, хоть и с некоторым трудом, но удавалось себя прокормить. Между тем бедный скат таял буквально на глазах. Теперь он свернулся колечком на дне ванны и, не надеясь дождаться хозяина, приготовился к смерти.

И вот однажды ночью (это была тёплая и напоённая ароматами цветов майская ночь) Аглая сидела у окна и считала звёзды. Вдруг она увидела высоко среди ветвей слабый мигающий огонёк.

Первая мысль была о светлячке. Потом она стала смотреть внимательней и убедилась, что свет мигал на площадке Беккариса Брулло.