СКАЗКА МОЕЙ ЖИЗНИ

Г. X. Андерсене» .

Скоро я получил от Диккенса сердечное письмо с поклонами от всей семьи и даже от старого могильного памятника (Старая полу разрушившаяся колонна, которую Диккенс в шутку звал «Андерсеновским памятником», — И. К .) и собаки-пастуха. Потом письма стали приходить все реже, а в последние годы и совсем прекратились. «Конец, конец! И всем историям бывает конец!»

Но опять к событиям моей жизни.

В Веймаре все сияло праздничным блеском, изо всех уголков Германии стекались на торжество делегаты и простые зрители. Первые германские артисты были приглашены участвовать в парадном спектакле. Были даны сцены из второй части «Фауста» и пролог, написанный для данного случая Дингельштедтом. При дворе же было дано еще несколько праздников, на которых присутствовали и князья, и представители искусств. Открытие памятников Гете, Шиллеру и Виланду состоялось при прекрасной солнечной погоде. По снятии с них покрывала, я был свидетелем следующей поэтической игры случая: белая бабочка долго порхала между статуями Шиллера и Гете, как бы не решаясь, на чью голову спуститься как символ бессмертия. Наконец она взвилась кверху и потонула в лучах солнца. Я рассказал этот случай великому герцогу, одному близкому родственнику Гете и сыну Шиллера. Последнего я спросил однажды — правда ли, что я, как говорят многие в Веймаре, напоминаю его отца? Он ответил, что это правда, но что напоминаю я его главным образом фигурой, походкой и манерами. «Лицом мой отец, — сказал он, — мало походил на Вас; у него были большие голубые глаза и рыжие волосы». Последнего я никогда не слыхал раньше.

Обратный путь домой я предпринял через Гамбург. Там была холера. Я прибыл в Киль и здесь узнал, что эпидемия опять появилась и в Дании, и особенно сильна в Корсёре, куда я как раз должен был прибыть на пароходе. Погода выдалась хорошая, переезд поэтому был очень короток, так что мы прибыли в Корсер задолго до отхода поезда, и я все-таки несколько часов провел на вокзале, где было большое скопление отъезжающих из местных зрителей.

В Копенгагене доктор мой встретил меня вопросом — зачем меня принесло сюда, где было уже несколько случаев смерти от холеры, и я опять уехал в провинцию, сначала в Соре к Ингеману, а оттуда в гостеприимный Баснэс. В ближайшем городке Скьэльскере, однако, тоже была холера, я этого не знал, но все-таки мне было что-то не по себе. Когда я опять обрел душевное равновесие, я увлекся идеей новой фантастической пьесы «Блуждающий огонек» . Ингеману идея эта очень нравилась, но дальше легкого наброска дело все-таки не пошло, и, лишь много лет спустя, эта идея вылилась у меня в совершенно иной форме — в сказке «Блуждающие огоньки в городе!» .

Директор королевского театра поручил мне написать пролог для торжественного спектакля. Сказать его должен был наш первый трагик. В последние годы этот прекрасный артист стал, однако, слаб памятью и часто путал свои реплики. Я боялся, что то же случится и на этот раз: так и вышло. Артист произнес пролог своим чудным, звучным голосом, но с такими пропусками, что в моих глазах от парадного знамени моего пролога остались одни лохмотья! Критика, говоря о празднестве, похвалила прекрасную читку любимого артиста, но прибавила, что «в сказанном было очень мало связи». Разумеется, вина за это падала уж не на любимого актера, а на поэта! На другой день я напечатал пролог, чтобы люди прочли его и увидели в чем дело, но, конечно, это явилось уже «post festum». Случай этот давно был бы забыт мною, если бы следующее письмо Ингемана не служило как бы поэтической виньеткой к нему, воскрешающей забытое:

«Соре. 2-й день Рождества 1857 г.

Счастливого Рождества и такого же Нового года! И в новом году уж не давать над собой власти хандре, не позволять своему хорошему расположению духа покрываться паутиной! Взгляните на Млечный путь, вспомните великую, богатую сказку жизни Вселенной, проследите ее через все фазисы существования до последнего дня, и давайте возблагодарим Бога за бесконечное великолепие, которое Он уготовил нам и по эту, и по ту сторону жизни, и сдунем радостным вздохом все паутинки мелких планет! Поэзия, слава Богу, лучший воздушный корабль, нежели все те пестрые воздушные шары, на которых акробаты-виртуозы ежедневно то подымаются, то опускаются, согласно непостоянному и часто призрачному aura popularis. Если Вам теперь удастся поймать Ваш «Блуждающий огонек» , то пусть он освободит Вас от этого паука-демона, который опутывает нас всевозможными паутинками мелочей житейских! Я попытался сделать это в своем романе «Четыре рубина» , но идея не вылилась у меня достаточно ярко. Стареешь, и самые идеи становятся какими-то худосочными, не облекаются в плоть и в кровь, без которых все-таки нельзя обойтись на этом свете. Порадуйте же нас поскорее известием, что Вы снова смело и радостно воспарили к небесам поэзии.

Ваш сердечно преданный

Ингеман» .

В последние годы мне так часто говорили, что я вынужден был наконец поверить — будто сказки мои в моем собственном чтении получают особенно яркий колорит. И чем многочисленнее бывает кружок слушателей, тем чтение больше удается мне, и все же я всякий раз приступаю к нему с невероятным страхом. В первое время я даже проводил всегда бессонную ночь в ожидании чтения, а в самый вечер его меня просто била лихорадка. И страх возбуждала во мне не какая-нибудь отдельная личность из слушателей, хотя бы и очень значительная сама по себе; нет, меня пугала толпа, масса. Она как будто окутывала меня туманом, сковывала по рукам, по ногам. А между тем она всегда награждала меня шумными знаками одобрения.

В последние годы у нас в Копенгагене основался Рабочий союз, прототип ныне существующего. Во главе лиц, ратовавших за устройство в этом кружке публичных чтений и лекций общеполезного содержания, стояли профессор Горнеман и редактор Билле. Они-то и обратились ко мне с просьбой прочесть в кружке несколько моих сказок.

То было тревожное, тяжелое время. Желающих послушать чтение было гораздо больше, нежели мог вместить зал кружка, и они теснились к окнам, требуя, чтобы их отворили. Такое обстоятельство еще больше взволновало меня, и без того робкого по природе. Но как только я взошел на кафедру, весь страх мой прошел. Я предпослал чтению несколько вступительных слов:

«В числе прочих чтений, которые предполагается устраивать в кружке, признано нужным уделить место и чтению поэтических произведений, открывающих перед нашими глазами и сердцами мир красоты, истины и добра.

В английском флоте по всем снастям, и большим и малым, проходит красная нить, указывающая на принадлежность флота короне; по всем событиям и проявлениям человеческой жизни тоже проходит невидимая нить, указывающая, что мы принадлежим Богу.