народ Array - Украинские сказки и легенды

Он лег и уснул. Вот дождались того дня, когда пир, — пригорюнился снова Иван-царевич.

— Не печалься, — говорит, — Иван-царевич, поезжай ты сначала один! А как станет дождик накрапывать, знай, что жена твоя дождевою росой умывается; а как заблестит молния — жена твоя в дорогие одежды одевается; а как загремит гром — то уже едет.

Оделся Иван-царевич, сел и поехал. Приезжает, видит — старшие братья со своими женами уже там. Сами красиво одеты, а жены в золоте, в шелках, в оксамитах [3] Оксамит — бархат. , в монистах драгоценных. Стали братья над ним подсмеиваться:

— Что же ты, братец, один приехал? Ты бы ее хоть в платочек завязал да привез…

— Не смейтесь, — говорит, — после приедет…

Только стал дождик накрапывать, а Иван-царевич и говорит:

— Это моя милая женушка дождевой росой умывается!

Братья над ним смеются.

— Ты что, одурел, — говорят, — что мелешь такое?

Только блеснула молния, а Иван-царевич и говорит:

— Это моя женушка в дорогие одежды одевается!

Братья только плечами пожимают: был брат такой, как следует, да вот одурел, видно.

И вдруг как зашумит, загремит гром, так весь дворец и задрожал, а царевич и говорит:

— Это ж моя голубушка едет!

И вправду, подлетела к крыльцу коляска в шесть коней запряжена, а кони — как змеи! Вышла она оттуда… Так все и оторопели — такая красавица!

Вот обедать уселись. Царь, и царица, и оба старшие брата на нее не наглядятся: сказано — такая красавица, такая красавица, что и не рассказать! Обедают, а она кусочек в рот, а кусочек за рукав прячет, ложку в рот, а ложку за рукав. А те невестки на нее глядят и себе тоже: ложку в рот, а ложку за рукав, кусочек в рот, а кусочек за рукав.

Вот пообедали, вышли на двор. Заиграли музыканты — стал отец к танцам приглашать. Те невестки не хотят: «Пускай, мол, она танцует». Вот и пустилась она с Иваном-царевичем в пляс, как начала танцевать, и земли не касается — легко да красиво! Махнула вдруг правым рукавчиком, в который кусочки прятала, — и сделался; вмиг сад, а в том саду столб, а по тому столбу кот ходит: идет вверх — песни поет, вниз идет — сказки сказывает. Танцевала, танцевала — махнула потом левым рукавом — в том саду речка сделалась, а на речке лебеди плавают. Все так и дивуются, словно дети малые. Вот потанцевала она, села отдохнуть. А те невестки в пляс пустились. Танцуют, и как махнули правым рукавом, так косточки и вылетели да прямо царю в лоб. Махнули левым — царю глаза забрызгали.

— Хватит, хватит, а то глаза мне еще повыбиваете!

Они и перестали. Уселись все на завалинке. Музыка играет, уже царские придворные танцуют.

А Иван-царевич на жену поглядывает и себе тоже удивляется: как вдруг так из зеленой жабы да такая красивая молодица сделалась, что и глаз не оторвать! Потом велел подать себе коня, поскакал домой наведаться: откуда она все это понабирала? Приезжает, вошел в светлицу, глядь — а там лежит жабий кожушок. В печке топилось — он тот кожушок в огонь, — только дымок пошел… Опять к царю возвращается, — как раз к ужину подоспел. Долго они еще там гуляли, — только перед рассветом разъехались. Поехал и Иван-царевич со своей женой.

Приезжают домой. Вошла она в светлицу, огляделась, глядь — нет кожушка… Искала-искала…

— Не видал ли, — спрашивает, — ты, Иван-царевич, моей одежды?

— Какой?

— Да я здесь, — говорит, — свой кожушок сбросила.

— Я его сжег, — отвечает Иван-царевич.

— Ох, что ж ты мне наделал, Иван! Не трогал бы ты его, была бы я вечно твоей, а теперь придется нам разлучиться, может, навеки…

Плакала-плакала, кровавыми слезами обливалась, а потом и говорит:

— Прощай! Ищи меня в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги!

Взмахнула ручками, обернулась кукушкою; окно было открыто — вылетела, порхнула.

Долго Иван-царевич за женой убивался, долго плакал горькими слезами, раздумывал, людей спрашивал, что ему делать? Никто не мог дать совета. Взял он лук серебряный, набрал в торбу хлеба, через плечо тыкву повесил, — пошел на поиски.

Идет и идет. Попадается ему навстречу дед, как лунь седой, и спрашивает:

— Здорово, Иван-царевич! Куда тебя бог несет?

Иду, — говорит, — дедушка, куда глаза глядят, свою жену разыскивать, где-то она в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги; иду, сам не знаю куда… Может, вы, дедушка, знаете, где она живет?

— Как же, — говорит, — не знать? Знаю.

— Так скажите, дедушка, будьте добры, и мне!

— Э, да что тебе говорить: говори не говори — все одно не дойдешь!

— Дойду не дойду, а скажите: я за вас век буду бога молить!

— Ну, если уж тебе, — говорит, — очень надобно, то на тебе клубочек, пусти его — куда покатится, туда и ты за ним ступай: как раз и попадешь к самой бабе-яге, костяной ноге.

Поблагодарил Иван-царевич деда за клубочек, взял, пустил: покатился клубочек, а он следом пошел.

Идет и идет таким дремучим лесом, что кругом даже темно. Попадается ему навстречу медведь. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, собрался стрелять. А медведь ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе в великой беде пригожусь!

Он пожалел его — не убил.

Идет дальше, вышел на опушку леса, — сидит сокол на дереве. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, хотел стрелять. А сокол ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе в великой беде пригожусь!

Пожалел он его — не убил.

Идет и идет, клубочек впереди катится, а он за ним следом идет и дошел до самого синя-моря. Видит — лежит на берегу щука зубастая, без воды пропадает на солнце. Он хотел ее взять да съесть, а она и просит:

— Не ешь меня, Иван-царевич. Кинь лучше в море, я тебе в большой беде пригожусь!

Бросил он ее в море, пошел дальше. Вот и дошел уже до самого тридесятого царства. Глядь — стоит хатка на курьей лапке, камышом подперта, — а то б развалилась. Он вошел в ту хатку, а там лежит на печи баба-яга, костяная нога, ноги на печи раскинула, а голову на край положила:

— Здравствуй, Иван-царевич! Волей или неволей пожаловал? Сам ли от кого прячешься или кого ищешь?

— Нет, бабуся, не прячусь я, а ищу свою жену милую, жабу зеленую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга.

— Где ж она, бабуся? Скажите!

— У моего братца в работницах служит.

Вот и начал он ее упрашивать, чтоб сказала, где ее брат живет, а она и говорит:

— Есть там на море остров, там его дом находится. Только смотри, чтоб беды тебе не было: как увидишь ее, хватай поскорей и беги с ней без оглядки.

Поблагодарил он бабу-ягу, пошел. Идет и идет, дошел до моря, глянул — а морю и конца-края не видно. И где тот остров, кто его знает! Вот бредет он по-над морем, голову понурив, печалится. Вдруг выплывает щука:

— О чем, Иван-царевич, печалишься?

— Так, — говорит, — и так: есть на море остров, да никак не могу до него добраться.