Елена Кочешкова - Шут. Книга II

А потом, уже в который раз за эту долгую ночь, сон коснулся и сознания принцессы. Почти бездумно она пересела с кровати в кресло, где прежде провела столько горестных часов, и уснула едва ли не в тот же миг.

Последнее, что Элея слышала перед тем, как глубокая пучина сна без сновидений поглотила ее сознание, был громкий крик петуха, возвещающий скорый рассвет. И мерное дыхание шута.

1

Свет…

Яркий солнечный свет щекотал глаза сквозь сомкнутые веки.

Как давно не было света…

Он глубоко, будто первый раз в жизни, вдохнул и осторожно приподнял ресницы.

Незнакомая комната… Цветное одеяло… И королева.

«Элея…»

Не отнимая головы от подушки, все еще плывя в нежном сиянии дремотной неги, он смотрел на безмятежное лицо Ее Величества, робко пытаясь осознать происходящее. Понять, где он и отчего рядом с ним эта удивительная женщина… Шут чувствовал себя таким легким, таким свободным от всего – от мыслей, чувств, даже собственного тела. И созерцание прекрасного образа Элеи наполняло его душу необъяснимой теплотой, которой Шут не искал ни определения, ни причин.

Но в следующий миг что-то неуловимо изменилось – случайный звук ли за окном или потемневшее вдруг небо стало тому причиной, – и пелена блаженного неведения тотчас оказалась разорвана в клочья обрывками воспоминаний столь ужасных, что они могли быть только кошмарным сном. Шут вздрогнул всем телом, широко распахнув глаза, которые больше не видели ни королевы, ни комнаты. Сердце горячо забилось, наполняя дыхание жаром.

Нар.

Люди в масках.

Истошный плач ребенка…

И чудовищная боль сломанного насилием сознания.

«Нет! Все это был только сон! Сон!!!»

Шут попытался вскочить с кровати и немедленно убедиться, что ему на самом деле просто привиделся весь этот ужас, но тотчас понял: нет, не привиделся… Он был едва способен оторвать голову от подушки. В глазах потемнело и поплыло. Сильное выносливое тело не слушалось более своего хозяина, оно было слабей, чем у младенца.

«Что со мной?! Боги, что это?!»

Шут, дрожа, попытался поднести к глазам руки, но те оказались неподвластны велению ума, точно он крепко отлежал их во сне и теперь с трудом мог пошевелить даже пальцами. Едва приподняв голову, Шут с недоумением уставился на эти сухие птичьи лапки, скребущие поверх одеяла. Он не верил своим глазам. Еще одна попытка просто сесть в постели окончилась полным крахом: стена перед глазами резко качнулась вниз, и Шут, потеряв всякое чувство равновесия, уронил голову обратно на подушку. Это он-то, акробат, канатоходец… Шут судорожно дернул пересохшим горлом, чувствуя, как непроницаемо-темная волна страха наполняют все его существо. И когда это ощущение достигло своей вершины, разбив последние иллюзии, Шут как будто заново вернулся в ту точку, после которой мир перестал существовать.

Он вспомнил все.

Все, что было наяву. И что было после. В том, другом мире.

Не то стон, не то всхлип сорвался с его губ, но даже этот исполненный отчаяния звук, не имея в себе никакой силы, оказался лишь сиплым шелестом…

Однако же его хватило, чтобы разбудить королеву.

Со своей клятой постели, ставшей его узилищем, Шут увидел, как распахнулись глаза Элеи. Будто и не тронутые сном, они мгновенно наполнились искренней радостью. А в следующий миг – болью… Той самой, что была отражением его, Шута, беспредельного желания перестать существовать.

– Патрик…

Она поднялась и осторожно шагнула к его кровати. Как будто хотела что-то сделать, но не решалась. Как будто хотела сказать что-то, но передумала в последний момент. Элея просто села рядом и накрыла его худую ладонь своими теплыми, чуть дрожащими пальцами, легонько стиснув ее.

– Ты вернулся… Как я рада…

Пожалуй, если б не эти медовые глаза, Шут уже проклял бы весь мир, породивший столько зла и страданий. Но они сияли в самую душу и удерживали на краю бездны, что жадно разинула свое нутро, стремясь поглотить его.

Шут медленно развернул ладонь и еле ощутимо сомкнул свои пальцы вокруг запястья королевы. Он почувствовал, как торопливо пульсирует тонкая жилка под бархатистой кожей. Почувствовал тепло, исходящее от этой руки. И что-то еще, для чего столь трудно подобрать слова.

А еще он понял, что просто умирает от жажды.

– Пить… – прошептал одними губами. И спустя пару мгновений ощутил холодный край чаши у губ. Глоток воды освежил не только горло, но и разум.

Он так о многом хотел спросить, но Элея, чуткая душа, заговорила сама, отвечая на непрозвучавшие вопросы. Она рассказала Шуту все, начиная с того дня, когда Руальд нашел его в лесу, и заканчивая вчерашним приходом загадочного целителя. Шут слушал молча, время от времени он закрывал глаза, чтобы Элея не увидела в них боль, терзавшую его сердце. Он уже решил для себя, что не позволит всему этому мраку протянуть свои когти к его доброй королеве. Когда она закончила рассказ, Шут, до предела утомленный долгим мучительным бодрствованием, едва нашел в себе силы снова едва ощутимо стиснуть ладонь королевы – увы, это все, чем он мог отблагодарить свою спасительницу за заботу. Элея ни разу не упомянула о том, что причастна к его возвращению, но это было очевидно.

Он только не понял, почему ее глаза наполнились слезами: ведь сдержанная королева всегда была так скупа на выражение чувств.

Неужели обидел ее?

Но нет, обиженная Элея никогда не показала бы своей слабости и никогда не провела бы рукой по его лицу с такой неподдельной нежностью. Впрочем… она вообще не делала подобного прежде.

«Наверное, со стороны я больше напоминаю мертвеца, нежели живого человека, – подумал Шут с тоской. – Чем еще объяснить такие проявления жалости?»

– Ты устал… – королева оправила его одеяло и встала. – Да и мне пора возвращаться. Полагаю, все уже давно потеряли наследницу престола, – она печально улыбнулась. – Сегодня мне предстоит еще делить все вчерашние подарки… А это нужно сделать так, чтобы никого не обидеть. Завтра я приду навестить тебя. Возможно, даже утром или ближе к обеду. Поправляйся скорее! Мы с Ваэльей так соскучились по твоим смешным историям.

Когда она ушла, Шуту показалось, что в комнате сразу стало холодно и неуютно. Он закрыл глаза и тотчас провалился в сон.

2

Назавтра Элея не пришла. И два дня спустя тоже. А Шут не счел приличным спрашивать у наставницы – почему. Между тем Ваэлья вела себя с ним так, словно потерянного сына заново обрела, не меньше. Шута это угнетало: он не считал себя вправе быть любимым, быть радостью для кого-то. Все, что ему хотелось – просто уснуть и больше не просыпаться.

Никогда.

Еще будучи подростком, Шут всякий раз приходил в недоумение, когда слышал о людях, решивших свести счеты с жизнью. Он не понимал, как можно отказаться от этого чудесного дара, от возможности дышать, любить, созидать… Сколь бы худо ему ни приходилось, он искренне верил, что горести закончатся и солнце снова воссияет над его головой. Да, ему ничего не стоило расстроиться до глубины души и впасть в уныние, но даже самые горестные минуты не могли погасить его жажду жизни. Какая-то часть Шутова сознания всегда ухмылялась и словно бы говорила: «Э, нет, братец! Ты только притворяешься, что тебе ничего не хочется. А на самом-то деле ты слишком любишь жизнь!» И проходили все печали быстро. Бывало, сидит Шут с квашеной физиономией, а уже в следующий миг, увидев ее в зеркале, махнет на все рукой и, показав себе язык, искренне посмеется над собой.