Астрид Линдгрен - Эмиль из Леннеберги

Но болит зуб или не болит, надо немедля отправляться на выпас доить хуторских коров, потому что время дойки уже миновало.

Время доить Реллу и других коров с аукциона тоже давно прошло, и они напоминали об этом громким мычанием.

– Я не виноват, что хозяина Бастефаля здесь нет и он не может подоить своих дохлых коров, – сказал Эмиль и уселся доить сам – сперва Реллу, а потом и остальных коров.

И он надоил тридцать литров молока, которое мама поставила в погреб, а потом сварила из этого молока сыр. К радости Эмиля, ему досталась громадная головка вкусного сыра, и он долго им лакомился.

А яйцо, которое Лотта-Хромоножка снесла по дороге домой, Эмиль сразу же сварил и положил на кухонный стол, за которым его папа, насупив брови, ждал ужина.

– Это от Лотты-Хромоножки, – сказал Эмиль.

Потом он налил папе стакан парного молока.

– А это от Реллы, – угощал он.

Папа молча ел и пил, пока мама Эмиля сажала в печь караваи хлеба. Лина положила горячую картофелину на больной зуб, и зуб заныл в семь раз сильнее прежнего – все было точь-в-точь как она и ждала.

– Эй, знаю я тебя, – сказала Лина зубу. – Коли ты глуп, то я и подавно могу быть глупой.

Альфред рассмеялся.

– Торпарь из Кроки сумел-таки подъехать к тебе с леденцами, – сказал он. – Вот теперь и иди за него замуж!

Лина фыркнула:

– Больно надо за этакого-то сморчка! Ему уже пятьдесят лет, а и не только двадцать пять. Потвоему, мне нужен муж в два раза старше меня?

– Ну и что! – сказал Эмиль. – Какая разница?

– Ишь какой, – ответила Лина. – Теперь еще куда ни шло, но поразмысли: когда мне пятьдесят стукнет, а ему сто – вот тогда будет мороки с ним, упаси меня Бог!

– По уму твоему, Лина, ты и счет ведешь, – сказала мама, затворяя печь заслонкой. – Ну что за чудесная лопата! – похвалила она.

Когда папа съел яйцо и выпил молоко, Эмиль сказал:

– Ну а теперь пойду-ка я в столярку!

Папа буркнул, что, мол, на этот раз Эмилю вовсе не обязательно там сидеть, раз все обошлось.

– Нет уж, слово есть слово! – заявил мальчик.

Он молча и чинно отправился в столярную стругать сто двадцать девятого деревянного старичка.

А Лотта-Хромоножка уже сидела на своем насесте в курятнике; Релла же, вполне довольная, бродила на выпасе вместе с другими хуторскими коровами. Тем временем за своими шестью коровами пришел крестьянин из Бастефаля. Они с папой долго болтали об аукционе и обо всем, что там случилось, и прошло немало времени, прежде чем папа смог пойти за Эмилем, чтобы выпустить его. Но только хозяин Бастефаля отправился в путь, как папа поспешно направился к сыну.

Подойдя к столярной, он увидел маленькую Иду – девочка пристроилась на корточках на скамейке под оконцем. В руках она держала бархатную шкатулочку, украшенную ракушками. Она держала ее так, словно у нее в жизни ничего дороже не было. Собственно, так оно и было. И папа Эмиля буркнул:

– Дурацкая покупка! Старая бархатная шкатулка!

Маленькая Ида не заметила, как подошел папа; доверчиво и послушно повторяла она за Эмилем те слова, которые он ей шептал из темной столярной. Папа побледнел, услышав их, ведь грубее этих слов в Каттхульте никогда не произносили. И они звучали ничуть не лучше оттого, что Ида произносила их нежным, ласковым голоском.

– Замолчи, Ида! – рявкнул папа.

Просунув пятерню в оконце, он схватил Эмиля за шиворот:

– Ах ты неслух! Сидишь тут и учишь сестренку ругаться!

– Вовсе нет, – ответил Эмиль. – Я ей только сказал, чтоб она не смела говорить «черт возьми», и заставил выучить еще и другие слова, которых надо бояться как огня.

Вот теперь ты знаешь, чем занимался Эмиль двенадцатого июня, и если даже не все обошлось гладко, надо все же признать, что в тот день он совершил удачные сделки. Подумать только! Раздобыл за один раз добрую молочную корову, отличную куру-несушку, чудесную хлебную лопату да еще молоко, которого хватило на громадную головку вкусного-превкусного сыра.

Единственное, что огорчало папу, была старая бархатная шкатулочка, ни на что не годная, но она очень полюбилась маленькой Иде. Девочка сложила в нее свой наперсток, ножницы, красивое голубое стеклышко и красную ленту для волос. А из шкатулки выбросила на пол связку старых писем. Выйдя из столярной в субботу вечером, Эмиль явился на кухню и сразу увидел в углу эти письма. Он их тут же и подобрал. Альфред расхаживал по кухне с хлопушкой и усердно бил мух, чтобы Лина в воскресенье могла спокойно отдохнуть. Эмиль и показал Альфреду связку писем.

– Все может сгодиться, – сказал Эмиль. – Коли мне когда-нибудь понадобится послать письмо, у меня будет целая груда уже написанных.

Первым в связке лежало письмо из Америки, и Эмиль даже присвистнул, увидев его.

– Чудеса в решете, Альфред, глянь-ка, тут письмо от Адриана!

Адриан был старший сын хозяев Бакхорвы, который давным-давно уехал в Америку и за все время только разок написал домой. Об этом знала вся Леннеберга, и все были сердиты на Адриана и жалели его бедных родителей. Но что написал Адриан в этом письме, которое наконец пришло в Бакхорву, никто не знал. В Бакхорве об этом помалкивали.

– Небось теперь все можно узнать, – сказал Эмиль. Он сам научился читать как по-печатному, так и по-письменному. Мальчик-то он был толковый!

Эмиль открыл конверт, вынул письмо и прочел его вслух Альфреду. На это не ушло много времени, так как письмо было коротким. Вот что в нем было написано:

«Я видил Мидведя. Шлю вам адрэсс. Гуд бай покедова».

– От этого письма вряд ли мне будет какой прок, – молвил Эмиль.

Ну да это еще как сказать!

Наступил вечер. Суббота, двенадцатое июня, подходила к концу, ночь спустилась над Каттхультом, даруя покой и тишину всем, кто там жил, и людям, и животным. Всем, кроме Лины, у которой болел зуб. Она лежала без сна на своем деревянном диване, не в силах уснуть, стонала и причитала, а тем временем короткая июньская ночь пролетела, и настал новый день.

Еще один новый день в жизни Эмиля!

Коров все равно надо доить, будь то воскресенье или будний день. В пять утра на кухне затрещал будильник, и Лина, сама не своя от зубной боли, пошатываясь, встала с постели. Взглянув на себя в зеркало над комодом, она пронзительно вскрикнула:

– Ну и видик у меня!

Правая щека ее распухла и стала похожа на пшеничную булку, испеченную на свежих дрожжах. Вот ужас-то! Лина разревелась.

Теперь ее и в самом деле было жаль. Именно сегодня в Каттхульт на чашку кофе должны были съехаться после обедни гости со всей округи.

– И показаться на людях не смогу, этакая я разнощекая, – всхлипнула Лина и побрела доить коров.