Людмила Ворожищева - Перепутье

– Идите садитесь здесь, господин выдумщик. Много лет я мечтал о том, как поднимусь на вашу голубятню и выскажу вам, как вы со своей волшебной скрипкой загубили мою жизнь! Но я стар, слишком стар, чтобы одолеть эту проклятую лестницу. И вот вы сами здесь – слушайте же, слушайте.

Когда я понял, что сказочка ваша сбылась и в руках у меня в самом деле волшебная скрипка, боже, как я был счастлив!.. Мне казалось, что я спаситель человечества: вот сейчас я заиграю, вот сейчас – и мир навсегда избавится от зла, заживёт прекрасной, чистой жизнью… И конечно, все поймут, все узнают, кто научил их так жить, кто принёс добро в их души. О, я готов был поделиться с вами частью своей славы… но лишь частью – не судите меня, я был молод и тщеславен, горд и самолюбив… Но, видит Бог, я в первую очередь думал о своей миссии и лишь потом о славе.

Слепец! как долго я не замечал, что после моих концертов людям становится не легче, а тяжелее жить. Да, волшебная скрипка заставляла их души работать: они начинали замечать несовершенство мира и мучились от этого. Они были вынуждены предъявлять самые высокие требования к себе – а многим ли это под силу? Они принялись искать разумом истину, а душою совершенство, но не находили ни того, ни другого, поскольку идеала и абсолютной истины попросту не существует. И, кроме того, моя музыка заставляла людей быть честными и бескорыстными, а этим беззастенчиво пользовались те, другие, которые НИКОГДА не ходили на мои выступления.

Вскоре я стал замечать, что публики в зале поубавилось. Да и те, кто по-прежнему занимал места в партере, как-то странно изменились. Они слушали и как будто не слышали мою скрипку: лишь только подпевали знакомым мелодиям или залихватски подсвистывали с бессмысленным выражением на физиономиях.

Я думал… господи, чего я только не передумал! Что я разучился играть, что скрипка испортилась, что мелодии устарели… О нет, всё оказалось проще, намного проще… Какой-то умник изобрёл специальные ушные фильтры, которые пропускали внутрь лишь сладенькие звукосочетания и поглощали весь важный смысл, который они несут… А потом появились эти ужасные маски! Вы видели их? Моя публика, ради которой я сжигал себя каждый вечер, ограждалась от волнений и страданий ушными затычками, равнодушными масками! И они утверждают, что счастливы… А может, они и вправду счастливы?!

О, если бы я мог надеть такую же маску! Если бы я мог хотя бы перестать играть и быть как все, не страдая и не мучаясь! Нет же, ваша волшебная скрипка не даёт мне этого сделать. Будьте же вы прокляты вместе с нею!..

Скрипач умолк. Казалось, зловещая тишина с улицы просочилась через окно и наполнила комнату. Но Сказочнику уже не было страшно. Он подошёл к окну и медленно обвёл взглядом спящий город. Почти все окна домов, забранные решётками, были открыты. Стук шагов запоздалого прохожего гулко разносило по закоулкам простое, необразованное эхо.

– Скажите, дружище, – вдруг проговорил Сказочник, – а ваши сограждане так и спят с масками на лицах и фильтрами в ушах?

– Н-не знаю, не думаю, – будто бы издалека отозвался Скрипач. – Впрочем, нет, я уверен, что на ночь они эту дребедень снимают: я видел в магазине ночные столики с углублениями для масок и ящичками для фильтров. Продавец сказал, что они хорошо расходятся…

– Так что же вы медлите! – вскричал Сказочник. – Берите скрипку и играйте, играйте так, как никогда не играли на своих концертах! Умрите, растворитесь в музыке, отдайте ей всю силу – и пусть она плывёт, летит, влетает, как бабочка, как ночная птица, в открытые окна; просачивается в уши, пока они не закрыты этими дурацкими пробками! И клянусь – к утру ни вы, ни я не узнаем этого города!

И Скрипач заиграл.

Он начал с простенькой пасторали, где журчала река, терпко пахли молодые травы, а воздух дышал покоем и негой. Скрипка вела мелодию ясным голосом молодой пастушки; она пела о том, как сладко любить просто и безрасчётливо, ничего не требуя взамен, даже ответного чувства…

Пастораль сменила баркарола; кружевные волны набегали на берег, пока не ворвался ветер, оседлав, как коня, упругую вздыбленную волну. Гремела очистительная буря, после которой так прозрачно-ясна вода у берега, будто не кипела она совсем недавно солью и тиной…

Ещё немного – и скрипка обрела звучание целого оркестра: рвались откуда-то из-под земли тёмные силы, полыхал адский огонь, требующий пищи, но тоненький чистый детский голосок, святой в своём неведении, заглушал трубные звуки царства тьмы.

А Скрипач всё играл и играл, и мелодия плыла по спящему городу, влетала в открытые окна, проникала в уши сонных горожан. И даже те, кто НИКОГДА не ходил на концерты Талантливого Скрипача, не могли отмахнуться от её завораживающего действа.

Ни Скрипач, ни Сказочник так и не заметили, что наступило утро.

Жизнь начиналась сначала.

Старый эльф по имени Гайт проснулся утром и не ощутил обычного прилива радости бытия. «Это значит, пора уходить, – деловито, без грусти подумал он, – нужно превратиться в капельку росы и раствориться во влажной земле. Или подняться к небу по солнечному лучу… Ну что ж, мы, эльфы, живём долго, остаёмся юными даже в старости и без сожаления покидаем этот мир. Наверное, потому и рождаемся мы легко».

А знаете ли вы, как рождаются эльфы? Для этого нужно совсем немного: туман над рекой, костёр на берегу и – самое главное – чтобы души людей, сидящих у костра, переполняла радость, или тихая грусть, или щемящая тоска. Переполняла настолько, что вырывалась бы наружу тихим прерывистым вздохом. И эта отделившаяся часть человечьей души, соединяясь с лёгкими наплывами тумана и яркими горячими искрами костра, становится эльфом. Тело его прозрачно, как туман, крылья искрятся, а частица человечьей души хранит в памяти момент рождения и не страшится смерти.

Гайт родился над костром, на котором жарилось мясо только что убитого оленя, а мужчин, сидящих у костра, переполняла радость удачной охоты. Поэтому старый эльф был немного мизантропом: в момент его рождения душа убитого животного металась и стонала в дыму, прежде чем отлететь к иным мирам, и её раненый стон поселил навеки в сердце эльфа неприязнь и недоверие к людям.

Но зато душа убитого оленя, уже причастная к тайнам небытия, сообщила новорождённому и тогда ещё безымянному эльфу один очень важный секрет, позволяющий творить чудеса. Раз в год, точно в день и час своего рождения, он мог прилететь на берег реки, где когда-то горел породивший его костёр, определить направление речного ветра и шепнуть ему одно-единственное желание. Оно всегда исполнялось!