Ирина Турович - 14 сказок для взрослых

Тут прислали в парафию молодого ксендза. Ему сразу же захотелось подновить костел, подправить убранство, с согласия общины собрали денег и пригласили художника. Художник, пан Владислав, был родом из Кракова, и совсем немного времени понадобилось, чтобы судьба свела его с Басей. Полячка на службы в костел ходила в трауре, Владислав обратил внимание, что она держалась особняком, и разузнал, в чем дело. Долг чести велел поддержать соотечественницу, но разве это не смешное объяснение? Бася была молода. Скорбь лишь подчеркивала ее красоту, грусть придавала утонченность. Она была полна жизни и, как ни боялась сама себе признаться, полна надежд. Владислав влюбился с первого взгляда, и когда они встретились, Бася влюбилась тоже. Правду говорят – случилось это, как искра вспыхнула, и зажгла искра глаза Баси. За сына мельника она пошла не по сердцу, а художник был ей ровня. И теперь она готова была продать дом, бросить деревню, где не знала счастья, и уехать с любимым хоть на край света.

Работа в костеле близилась к завершению. Владислав подправил лепнину, отреставрировал фигурки, и добавил несколько новых. Прихожане ахнули, когда увидели результат. Но о чем смолчали: один из ангелов у прохода к алтарю был точь-в-точь пани Бася. Заметили это и Михал, и Крыстя. Михал ничего не сказал, но вечером дома напился, а Крыстя не переставала зудеть:

– Ишь чего шляхтенок выдумал! У алтаря свою курву поставил, а нам ей прикажете ноги целовать? Или, может, задницу ее поганую? Так вы ж, мужики, и рады, зацелуете, кобели! И откуда такого ксендза прислали, езуитское семя, тьфу, срамник и рукоблуд! А ты чего воды в рот набрал? Увел шляхтенок твою кралю? Ты ей сколько денег обещал – не взяла, гордая, ты ж понимаешь, а повелась на мазилу беспорточного. Да вся цена ей медный грош!

Не стерпел тут Михал, ударил Крыстю. Сильно ударил. Женщина выскочила во двор, рванулась на улицу, продолжая кричать:

– Ой-ой, люди! Помогите! Убивают! Ой, деточки, ой святые угодники, что это делается, убивают!

Никто не слышал Крыстю или не захотели вступиться. Михал поймал женку, затащил в дом и бил до тех пор, пока баба не затихла. Выпил еще и завалился спать, не раздеваясь.

Ильса сделала паузу.

– Подруга, у тебя актерский талант! – сказала я. – Ты преображаешься, и все словно происходит у нас на глазах. Невероятно.

– И талант этот пропадает в отделе маркетинга, – констатировал Петр. – Кто куда, а я еще по пивасику.

– Пытаюсь воспроизвести колорит, – усмехнулась Ильса. – Я не раз слышала эту… сказку.

– До сих пор было более-менее реалистично.

– Страшная сказка начинается там, где начинается любовь.

– Я всегда говорил – к черту любовь, – Петр вернулся от стойки с бокалами и колбасками. – Что ни любовь, то трагедия. Вильям Шекспир. Ну, девчонки, я готов внимать дальше.

– Когда Крыстя отправилась от побоев, злоба против прекрасной полячки разгорелась в ее душе еще сильнее. Никто не знает, к каким хитростям она прибегла, каким черным делом занялась, да только Бася вскоре сказалась нездоровой и перестала ходить на улицу, художник не спешил уезжать, и был чем-то обеспокоен. А Бася-то была на сносях, и зазорно ей, вдове, второй раз не венчанной, было звать повитуху. Но как стала рожать, люди все узнали. Несчастливая звезда не миновала полячку: ребенок выжил, а сама она умерла. Владислав забрал ребенка, девочку, и уехал, а жизнь деревни продолжалась своим чередом.

Остался в костеле ангел. И в годовщину смерти Баси ангел заплакал. Ксендз без обиняков заявил, что это чудо и прочитал проповедь о терпимости и прощении, о том, что любовь дар небесный, который нельзя отвергать, и ближнего надо ценить, потому что наше земное пребывание скоротечно, и часто нельзя исправить ошибки. Кое-то из прихожан заподозрил, что сам ксендз, не по чину, был неравнодушен к пани Басе, но другие приняли проповедь за чистую монету. Мало-помалу у ангела стали просить заступничества и загадывать желания. Иногда желания исполнялись. Миновал еще год, на щеках ангела снова выступили слезы, и молва о чуде разнеслась по окрестностям. Помолиться ангелу стали приезжать издалека.

Крыстя ходила королевой, потолстела еще больше. Забеременеть она больше не могла. Говорила, что выкинула, когда Михал сильно избил, и с тех пор бесплодна. А люди судачили. что прокляла мельничиху хромоногая Параска, и беда еще впереди. Михал спал с лица, исхудал – совсем как наш Юхан – все больше молчал, держался зверем, и часто недоброе, очень недоброе намерение мелькало в его взгляде. Работал он не как раньше, но еще держал долю, хотя всеми делами на мельнице ведали братья.

Как-то зимой, Михал до позднего вечера просидел в кабаке, сильно напился и петляя и спотыкаясь поплелся домой.

– Ах ты, жидюга зловредный, чтоб тебя черт попутал, когда в кабак в следующий раз пойдешь, – встретила с порога Крыстя, – чтоб тебя парша разъела, чтоб тебя лихоманка растрясла, чтоб тебе сдохнуть как псу под забором!

– Сама сдохни, дура, – отозвался Михал.

– Скажи правду – ту пшечку ты мог бы ударить? Нет, ты бы ее пальцем не тронул. Порченая же была баба, родить не могла, что вы в ней нашли?

– Не твоего куриного ума дело.

– Моего и дело. А твой ум где сейчас? Обвела тебя холера ясна. Чудеса теперь творит. Знаем, что за чудеса.

– Замолчи.

– А ты не воняй, будь мужиком. И если неправду говорю, бери топор, порубай и меня, и малых деток. Погубил ты нас из-за Баськи. Свою жизнь погубил. Дурная твоя натура, Михал! Гнилая кровь!

Схватил Михал Крыстю за горло, прижал к стене и задушил бы в ярости, даром что баба сильная и легко могла с пьяным мужем справиться, но тут почудилась ему вместо лица жены морда свинячья, и руки будто в топленом сале утонули. Морда ухмыльнулась и хрюкнула. Михал отпустил Крыстю, отскочил и перекрестился. Баба поправила одежду и спокойно сказала:

– Спасибо тебе, муженек, за ласку, уважил. Такая значит твоя благодарность. За то, что дом держала, кормила тебя, обстирывала, честной девкой за тебя пошла, деток родила. Что кресты на рыло кладешь, ирод штопаный? Не поможет. Нет больше твоей ангелицы.

– Ты… ты убила ее!

– Если и убила, что с того?

– Сгинь, чертово отродье! Сгинь!

– А, уже и до чертей допился! В каком углу мерещатся? Синие они там или красные? Ну где, где? Дай сама погляжу!

Михал бросился вон из хаты, забежал в сарай и в потемках попытался нашарить топор. Хочет свое Крыстя – получит. Давно пора. Такого мужика до ручки довела. Только куда топор пропал? Где топор? И пока глаза привыкали к темноте, будто щелкнула в голове Михала пружинка, посмотрел он вверх и показалось ему, что потолок сарая высокий-высокий, выше сводов дворца, и кафедрального собора, и вверх, в неведомую даль, к неведомым звездам уходят винтом черные лестницы…