Народное творчество (Фольклор) - Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи

Сказано – и сделано.

Пробрались они в дом – мышка в щелку пролезла, кошка – в окошко. Пролезли и отворили дверь – собаку впустили. Собака у кровати стала, кошка в изголовье села, мышка на одеяло всползла. А знахарка-то спит – ничего не знает.

Подобрался мышонок к ей поближе, сел на грудь, давай под носом у старухи хвостишком водить – туды-сюды, туды-сюды!.. И не захочешь, да чихнешь!

Чихнула старуха и отодрала голову от подушки… Не успела затылок отпустить, а уж кошка схватила зеркало и собаке подала. А собака со всех ног – скок на порог, да из комнаты, да с крыльца, да по двору, да по дороге – и принесла зеркало Ване.

Взял его Ваня в руки, погляделся в него и говорит:

– Ах, зеркало, зеркало! Как же ты меня оставило?

А зеркало ему отвечает:

– Такая уж у меня, Ваня, судьба. Не в твоих руках было, не тебе и служило. Смотри же, крепче меня держи. С глаз не спускай, из рук не выпускай!

– Нет, уже теперь не выпущу, – Ваня говорит. – А ты, зеркало мое, зеркало, перенеси меня опять на край моря, где камень лежит, где море шумит. И товарищей моих верных прихвати – кошку-подружку, собаку-дружка.

Не успели оглянуться, а уж зеркало их перенесло… Ходит Ваня по берегу, не наглядится, не надышится. Вот хорошо-то: домой воротился!

– Зеркало, зеркало! Построй мне дворец всем дворцам на образец!

И встал на берегу дворец. И нигде на свете такого дворца нет, да, может, и не было.

Погулял Ваня по комнатам, полюбовался.

– Зеркало, зеркало, принеси ко мне японского царя дочку!

А она будто здесь и была.

– Ну, – говорит ей Ваня, – больше не бывать тебе в царстве японском. Так ты и знай.

А царевна отвечает:

– Да я и сама туда больше не хочу. Насиделась в башне-то. Я и батюшке так напишу: «Остаюсь при своем Иване».

Получил царь японский письмецо, пишет ответ:

«Коли уж поженились – делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».

А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.

«Коли хотите, – отвечает, – милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».

Обиделся японский царь и открыл Рассее войну.

Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:

– Старик! Пустил бы ты морду в реку – не попадет ли какая рыбинка.

– Отчего не пустить? Можно.

Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.

– Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.

Взял щуку, очистил и говорит:

– Вот, старуха, голову – на латку, а хвост – на другую, а середку – в рыбник.

Она все сделала, как хозяин велел.

Воротился старик от обедни и говорит:

– Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.

Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул – одна уха, а рыбы нет. Что за притча?

– Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?

– А не знаю, – говорит старуха, – я не выбирала.

– Ну, тащи другую латку, с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?

Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.

– Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего осталось.

Она скорей рыбник на стол. Разломала корку – середки нет. Ушла щука.

Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел – какова была.

Обтер он усы-бороду, Богу помолился и говорит:

– Пойду-ка я, старуха, на люди – рассказывать, какó чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рабника, из-под аржаной корки, – такого дива и на веках не бывало!

Старуха говорит:

– Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!

Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, – глядит, – тоже старик со старухой сидят, обедают.

– Хлеб да соль, люди добрые!

– И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.

Сидят за столом, обедают – тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.

– Вот, – говорит, – чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!

А хозяин ему отвечает:

– Это что! Вот со мной было – почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась – тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.

Одна беда, – женка хоть красивая, да гулливая. Года со мной не прожила – завела полюбовника. Мне-то самому невдомек, да люди сказали.

Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчала времени постоял, а потом и воротился потихоньку да и спрятался на дворе.

Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.

Я скорей в избу. Только шагнул, женка ко мне навстречу.

– А, – говорит, – воротился? Подглядывать за мной вздумал?

Да как хлестнет меня плеткой:

– Был молодец, стань жеребец.

И стал я жеребцом.

Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу… И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?

Только я в подворотню, а она тут как тут. Хлестнула меня плеткой, и стал жеребец кобелем.

Испугался я – мечусь по двору, а она за мной. Я под крыльцо, и она под крыльцо, я на сарай, и она на сарай. До той поры плеткой меня возила, покуда я на улицу не выскочил.

Тут она скорей подворотню заставила, и остался я на вольной воле.

Не успел дух перевести, набежали собаки и давай меня грызть-трепать. Охти-мнеченьки! Кое-как урвался я от собак, махнул в лес и по лесу бегу, бегу – сам не знаю, близко ли, далеко ли…

Есть мне нечего, истощал весь. Вижу падину, а есть не могу: ведь человеком был!

Смотрю, на одной поляне пастух ходит с коровами. Манит меня пастух к себе, а я не смею близко подойти.

«Бить, – думаю, – будет, дак опять беда».

Ну, да голод – не тетка. Слышу: пахнет жареным, и осмелел помаленьку. Поджал хвост, подошел поближе.

Пастух мне кусочек кинул. Я съел и гляжу, что дальше будет. А он и еще кинул, и еще… Я уж сыт стал, а пастух все кидает…

– Ах ты! – говорит. – Надо на деревню бежать, хоть хлебца еще принесть.

Побег он на деревню, а я около стада хожу, присматриваю.

Воротился пастух, опять мне дает, да я-то уж не беру, потому шкура-то у меня собачья, а сметка человечья. Слыхал я от старых людей: много наешься с голоду, дак пропадешь совсем.

Вот солнышко не рано встало, и пошли мы с пастухом коров собирать. Собрали и гоним. Он себе идет да посвистывает, а я гоню и гоню. Пригнали в деревню весь скот. Пастух пошел ужинать и меня с собой берет. Заходит он в избу, а я не смею идти – повалился под порог, лег на веник и гляжу, не бранятся ли хозяева, зачем собаку пастух привел. Вижу – нет, не бранятся… Я кой-как ползунком, ползунком и – под лавочку.