Алексей Евтушенко - Бесконечная страна

Нет, другие времена года Санька тоже любил и каждое по-своему, но лету не было конкурентов.

И только это лето любить было совершенно не за что.

Из двора Санькиного дома вело три выхода-входа. Один – прямо, к школе. Второй – направо, в конец дома и затем на улицу под названием Офицерский проезд. И третий, в виде арки, – на улицу Краснозвёздную. Там располагалась остановка трамвая № 11, который подвозил к самой больнице, и куда Саньке и было надо. Поэтому он пошёл налево. Пересёк двор с неподвижными качелями и пустой в этот утренний час песочницей, нырнул под арку. И тут же увидел картину: прижатый к стене мальчишка-очкарик из второго подъезда, недавно семья переехала, в начале лета, и нависшая над ним местная гопота по кличке Три D – Димон, четырнадцать лет, главарь, Давид и Джамиль. Все старше Саньки почти на год. Очкарику же лет десять-одиннадцать, не больше.

Ситуация, понятная без слов. Мама, видать, послала очкарика в магазин (папы у него нет, есть младшая сестрёнка) – вон пакет с продуктами в руке. А эти подстерегли и теперь трясут из пацана мелочь. Не в первый раз трясут, видел Санька уже такое. А тот, конечно, отдаёт – куда деваться? Он один, их трое. Он новенький, они здесь родились и выросли. Он маленький, они большие. И наглые. Посочувствовать можно. Помочь… Как? Только вписаться, взять на себя защиту. Но это значит, сделать Три D своими врагами. А у него с ними давний и прочный нейтралитет. Они его не трогают – он их. Два года назад при попытке наезда Санька очень удачно попал Димону кулаком в горло. Тот захрипел и осел на асфальт. Верные же клевреты и приспешники Джамиль с Давидом, потеряв главаря, то ли растерялись, то ли испугались, то ли и то, и другое вместе, и Санька покинул поле боя победителем. После этого его не трогали, но и Санька в дела Три D не лез – чувствовал, что в серьёзном конфликте он может и проиграть. И тогда прощай завоёванный нейтралитет и свобода – зажмут намертво.

Опять же, не до этого сейчас. Совсем не до этого. Так что, извини, пацан, но это твои проблемы. Решай их сам.

Стараясь держаться как можно независимее, Санька прошёл мимо, бросив сквозь зубы:

– Привет.

– Привет, Санёк, – ответили ему вежливо.

Мальчишка-очкарик промолчал и только проводил Саньку затравленным взглядом.

Надо бы узнать, как его зовут, подумал Санька. Как-никак в одном доме живём, да и в школу он через неделю нашу пойдёт, наверняка.

И тут же понял, что не хочет этого. Если знаешь имя, то вроде как знаешь и человека. И уже не можешь относиться к нему с прежним безразличием. Точнее, успешно делать вид, что он тебе полностью безразличен.

От осознания всего этого настроение не улучшилось, и к остановке Санька подошёл с хмурым облаком на сердце.

Здесь дожидались трамвая несколько женщин неопределенного возраста – уже не молодых, но ещё и не совсем старых. Папа когда-то называл таких «пионерками-пенсионерками». Однако вслед за папой повторить это выражение Санька не решался даже про себя. То, что было можно папе, ему не подходило. Пока.

– Саша, – сладко-певучим голосом произнесла одна из них. – Здравствуй, Сашенька.

– Здравствуйте, – сдержанно кивнул Санька. Он уже догадался, что будет дальше и постарался мысленно окружить себя невидимым защитным коконом, как учила его когда-то мама. Эта тестообразная и круглолицая, с волосами, похожими на грязноватую солому, соседка, вечно была в курсе всех дел их многоквартирного дома и очень любила делиться своей осведомлённостью с окружающими. Не важно, знакомыми или нет. Лишь бы окружали. Звали её Галина, а отчество Санька забыл. Специально, чтобы не называть при встрече.

Так и есть. Начинается.

– Хороший мальчик, – сообщила Галина окружающим. – В нашем доме живёт. Навещает маму каждый день. У него мама в пятой больнице лежит, бедняжка. Как мама, Сашенька? – соседка участливо блеснула голубоватыми, заплывшими жиром, глазками.

Санька промолчал и посмотрел туда, где трамвайные рельсы делали поворот, исчезая за деревьями сквера. Где же этот одиннадцатый…

– Ты меня слышишь? – не отставала соседка. – Как Оленька себя чувствует? Невежливо молчать, когда с тобой взрослые разговаривают.

– Невежливо разговаривать, когда лучше молчать, – отчётливо произнёс Санька. Ему вдруг смертельно надоело подчиняться дурацким и несправедливым правилам, которые сплошь и рядом устанавливали взрослые и сами же их постоянно нарушали. Какого чёрта, в конце концов? Почему он прилюдно должен отчитываться о мамином здоровье человеку, который ему малознаком и совсем не по душе? Пусть и взрослому.

– Ты смотри! – всплеснула руками соседка. – Только я его хорошим назвала и – на тебе. Грубит! Не стыдно? Вот я расскажу твоей бабушке, как ты со взрослыми разговариваешь. Папы у него нет, – опять сообщила она окружающим. – Погиб в прошлом году. А теперь и мама заболела. С бабушкой живёт. Вот и отбился от рук.

Мысленный защитный кокон помогал плохо. Санька скрипнул зубами. Принесла же сюда нелёгкая эту Галину. И по закону подлости как раз в тот момент, когда ему тоже нужно ехать.

Из-за поворота показался трамвай. Одиннадцатый, увидел Санька. Наконец-то.

В вагоне он сразу же прошёл в самый конец, чтобы оказаться подальше от бесцеремонной соседки, нашёл свободное место у окна, сел и уткнулся носом в стекло. Можно было поиграть в стрелялку на телефоне или послушать музыку, но не хотелось. Хотелось просто доехать до больницы и поскорее увидеть маму.

Трамвай плавно тронулся. Это был трамвай нового поколения – стремительных очертаний, с низкой посадкой, и почти бесшумным ходом. Если бы не путь, который Санька на нём ежедневно совершал, кататься было бы одно удовольствие.

Ладно, всё равно хорошо, подумал Санька. Он двадцать минут едет, а старый плёлся то же расстояние полчаса минимум. Дребезжа, скрипя и раскачиваясь. Хотя, если подумать, в старом тоже что-то было – тёплое и неповторимое. Душа, наверное. Говорят, что душа только у людей бывает. Даже у животных её нет, не спрашиваем уж про растения. Но иногда кажется, что нечто похожее на душу есть и у вещей. Особенно, у старых, хорошо послуживших человеку. Или это просто что-то вроде невидимого отпечатка, который люди накладывают на всё, с чем соприкасаются?

Раньше подобные мысли не приходили ему в голову, и Санька даже оторвался от окна и машинально посмотрел по сторонам, словно проверяя, откуда они могли появиться.

И тут же увидел эту женщину.

Она стояла в проходе напротив Саньки и смотрела куда-то поверх его головы. Лет семидесяти на вид или чуть больше. Высокая и прямая, как штанга футбольных ворот, и худая, словно скелет на диете, она была одета в длинное, почти до пола, платье ярко-красного цвета. На шее – газовый жёлтый шарф. На голове – широкополая белая шляпа с чёрной лентой на тулье. Белые же, до локтя, перчатки на руках. Маленькая чёрная блестящая сумочка через плечо и ярко накрашенные, под цвет платью, губы. Лицо изборождено морщинами вдоль и поперёк, но при этом не кажется таким уж старым. Вероятно из-за глаз. Больших, чуть раскосых и очень необычного цвета. Словно вода Байкала летним погожим днём. Прозрачная на сорок метров вглубь. Два года назад родители брали Саньку с собой на Байкал, и это было в последний раз, когда они куда-то ездили вместе. Байкал Саньку поразил, очаровал, потряс. Он сразу поверил, что это зародыш будущего океана, как только услышал ревущий прибой, слышный за полкилометра…