Катя Гуляева - Страж осени

Алекс замялся. Он отошёл к столу и переложил несколько листов бумаги.

– Да, поэт… – задумчиво молвил он и с горькой усмешкой добавил: – Но стихи мои до того плохи, что лучше назвать меня бездельником, возомнившим себя поэтом.

Он чуть обернулся, чтобы краешком глаза проследить её реакцию, боясь, что она начнёт убеждать его в обратном, и в то же время надеясь на это. Однако девушка молча рассматривала узоры на пледе. Пауза затянулась, и Алексу стало совсем неловко.

– Тогда просто расскажите мне что-нибудь, – нарушила молчание незнакомка, – я хочу слышать ваш голос.

Просьба показалась ему странной, но Алекс не мог отказать. Он присел на кушетку и на миг задумался.

– Скорее, – поторопила его девушка. – У меня совсем мало времени.

Алекс бросил на неё быстрый взгляд. На её волосах, похожих на невесомый золотистый водопад, дрожали блики от свечи.

– Что-нибудь, – прошептала девушка. В её глазах сквозили кротость и капелька печали.

Алекс не мог противиться. Он глубоко вдохнул и начал. Он не помнил, что говорил, но слова шли к нему охотно, словно давно ждали этого. Каждое из них знало свой черёд, и они плавно текли по воздуху, словно воды невидимой реки.

Никогда ещё мысли Алекса не были в таком порядке, как в тот вечер. Он всё говорил и говорил, а незнакомка внимала ему, опустив глаза. Иногда длинные золотистые ресницы девушки вздрагивали. Алекс погружался в тёмное тепло её глаз, и это придавало ему сил. Он летел по небу, а вместо облаков мимо проплывали слова.

Когда свеча догорела, слова отпустили Алекса, и сон увлёк его за собой.

Ему чудилось невесомое прикосновение светлых волос. Кто-то заботливо накрыл его пледом. Он услышал лёгкий вздох и проснулся.

Комната была залита лазоревым светом. По полу блуждали солнечные лучи. Они так давно не были здесь и теперь знакомились с обстановкой заново.

Алекс вдруг почувствовал, что он счастлив. Он лежал на кушетке, укрытый узорчатым пледом, а над ним роились слова.

Вдруг в памяти возник образ длинноволосой девушки. Как же он мог забыть! Алекс вскочил с дивана и чуть не упал, споткнувшись о книгу. Он оглядел комнату, но девушки нигде не было.

На спинке кресла шевельнулось что-то ярко-красное. Алекс подошёл ближе.

Всего лишь бабочка. Она вспорхнула с кресла и доверчиво села ему на ладонь. Алекс подошёл к окну и распахнул его. Бабочка слетела с его руки и исчезла в саду.

Алекс ещё немного постоял у раскрытого окна, а потом сел за стол. Достав из ящика чистый лист бумаги, он заточил карандаш и принялся писать.

Вот мы и остались с ней наедине. Дни тянулись и бежали вприпрыжку, и пока опадали листья, мы стали привыкать друг к другу.

Мы садились рядышком и давали волю откровениям за чашкой чая. Мы разбросали по дому тёплые клетчатые пледы и напекли гору тыквенных оладушек.

Мы сблизились. И тогда я решилась задать ей вопросы, которые томились в бумажной клетке блокнота.

Где ты берёшь эти безупречные краски? Как тебе удалось подобрать ключи к моему сердцу? Кто нашептал тебе рецепт хрупкого счастья, которое вот-вот вспорхнёт с ладошек, оставив лишь тонкую корочку льда?

Она надолго задумалась. И не ответила ни на один.

Потом зашуршала ворохом листьев под метлой дворника и выдохнула единственное слово.

Тайна.

На следующий день она послала мне листопад.

– Твори свою душу, пока я стою на страже, – шепнул он.

Я села за стол и открыла чистую тетрадь.

Осень, написала я.

Между мной и тобой всего одно слово – тайна.

Беззвучная звёздная. Морозная по утрам. Греющая в полдень. Манящая тёплыми лавочками в парках. Зовущая нетронутой голубизной неба. С шуршащей корочкой.

А утром под дверью я нашла записку:

«Давай встретимся под фонарями и будем весь вечер бродить по городу. Твоя осень».

Однажды ночью ко мне залетел мотылёк. Он долго порхал вокруг оранжевого торшера, под которым я читала.

Наконец я не выдержала и закрыла книгу.

– Чего ты хочешь? Выкладывай, я жду.

– Потанцуй со мной, – ответил он, глядя на меня своим яснооким взором.

– Ты же знаешь, что я не умею, – вздохнула я.

– Ты научишься, – заверил меня мотылёк. – Нужно лишь немного усилий и капельку терпения.

– Тебе просто говорить, – проворчала я. – Ты такой лёгкий. А у меня ноги словно в тюремных оковах, и мне никак не освободиться.

– Всё дело в воображении, – сказал мотылёк. – Если представишь, что ты невесомая, как пёрышко, то сама собой окажешься в воздухе.

– И тогда мы сможем хоть недолго побыть вместе? – спросила я с надеждой.

– Да, – кивнул мотылёк. – И нам будет весело.

Я отложила книгу. А что, если и правда попробовать?

Я крепко зажмурилась и…

– А что будет потом? – спросила я, открывая глаза.

– Когда потом? – не понял мотылёк.

– Когда моё воображение устанет, – пояснила я.

Мотылёк задумчиво колыхнул рыжую бахрому абажура краешком крыла.

– Я упаду? – представила я самое страшное.

– Ты слишком много сомневаешься.

– Я должна знать, – настаивала я.

– А зачем? – удивился мотылёк. – Зачем знать, что будет потом?

– Чтобы не было больно, – прошептала я.

Мотылёк ничего не ответил. Он сел на верхний краешек абажура и осторожно заглянул внутрь.

– Мгновение прекрасно, – молвил он наконец. – А ты его не замечаешь, размышляя о том, что будет потом.

В моём сознании мелькнул ночной город. Я скольжу по ветру, раскинув руки. Миллионы огней проплывают подо мной, словно по течению невидимой реки.

Вздохнув, я снова взяла в руки книгу.

– Кажется, нам с тобой не по пути, – сказала я, пытаясь напустить на себя равнодушный вид.

Мотылёк нетерпеливо сел на страницу.

– Раньше ты не была такой скучной, – сказал он. – Помнишь, как мы порхали над сонными крышами и ловили зазевавшиеся звёздочки в ладошки?

– Ты меня с кем-то спутал, – пробурчала я, уткнувшись в книжку.

– Ты держишь её вверх ногами, – подсказал мотылёк.

– Слушай, – возмутилась я, – ты чего ко мне пристал? Мне и без твоих полуночных танцев неплохо живётся.

Мотылёк только хмыкнул, вспорхнув со странички.

– Может быть, тебе и воображение больше не нужно?

– Я давно им не пользуюсь.

– А книжку читаешь…

– Это задачник по математике, – буркнула я, захлопывая книгу.

Тонкие крылышки мотылька дрогнули.

– Может, ты и меня не хочешь видеть? – спросил он.

– Может быть, – буркнула я, отвернувшись к стене.

Стало очень тихо, лишь старые часы с трудом передвигали тяжёлые стрелки. Когда я повернулась, мотылька в комнате уже не было. Я бросилась к распахнутому окну, уронив книгу на пол. Темнота равнодушно смотрела мне в глаза.