Александр Афанасьев - Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 2

Побежала царевна к мужу, оборотила его в голубя, сама перекинулась в голубку, и полетели на свою сторонку. Проведал про то царь неверный, послал их догонять. Догонщики мчали-скакали, никого не нагнали, увидели только голубя с голубкою, да и вернулись назад. «Никого не нагнали, — сказали они царю своему, — только и видели голубя с голубкою». Царь догадался, что это они были; рассердился на догонщиков, перевешал их и послал других. Погнались эти, мчали-скакали, прискакали к реке, а у той реки стоит дерево; видят, что нет никого, и вернулись к царю. Рассказали ему про речку, про дерево. «Это они и были!» — закричал царь земли неверной, велел перевешать и этих догонщиков. Погнался сам.

Ехал-ехал и наехал на божью церковь. Он в церковь, а там старичок ходит да свечи перед иконами зажигает. Спросил царь у него, не видал ли он беглецов? Старичок сказал, что они уж давно ушли в золотой город, что стоит на сто верст. Ударился царь неверный от злости оземь, да делать-то было нечего — поворачивай оглобли домой. Только что он уехал, церковь оборотилась царевною, а старичок — добрым молодцем, поцеловались, да и пошли к батюшке с матушкой в золотой город, что раскинулся на сто верст. Пришли и стали там жить да поживать да добра наживать.

Однажды мышь уговор сделала с воробьем, чтобы вместе в одной норе жить, в одну нору корм носить — про зиму в запас. Вот и стал воробей пуще прежнего воровать: благо теперь есть куды прятать! И много натаскал он в мышиную нору ячменю, конопляного и всякого зерна. Да и мышь не зевает: что ни найдет, туда же несет. Знатный запас снарядили на глухое зимнее времечко; всего вдоволь! «Заживу теперь припеваючи», — думает воробей, а он, сердечный, порядком-таки поустал на воровстве.

Пришла зима, а мышь воробья в нору не пущает, знай его гонит, да еще в насмешку все перья на нем выщипала. Трудно стало воробью зиму маячить: и голодно и холодно! «Постой же, мышь каторжная! — говорит воробей. — Я на тебя управу найду, пойду на тебя своему царю жаловаться». Пошел жаловаться: «Царь-государь! Не вели казнить, вели миловать. Был у нас с мышью уговор, чтобы вместе в одной норе жить, в одну нору корм носить — про зиму запасать; а как пришла зима — не пущает она, каторжная, меня к себе, да еще в насмешку все перье мое повыдергала. Заступись за меня, царь-государь, чтоб не помереть мне с детишками непрасною смертию». — «Ладно, — вымолвил птичий царь, — я все это дело разберу». И полетел к царю звериному, рассказал ему, как мышь над воробьем наругалася. «Прикажи, — говорит, — моему воробью бесчестье то сполна заплатить». — «Позвать ко мне мышь», — сказал звериный царь.

Мышь явилась, прикинулась такой смиренницей, такие лясы подпустила, что воробей стал кругом виноват: «Никогда-де уговору у нас не было, а хотел воробей насилком в моей норе проживать; а как не стала его пущать — так он в драку полез! Просто из сил выбилась; думала, что смерть моя пришла! Еле отступился, окаянный!» — «Ну, любезный государь, — говорит звериный царь птичьему, — мышь моя ни в чем не виновна; воробей твой сам ее обидел, и никакого бесчестья ему платить не приходится». — «Коли так, — сказал птичий царь звериному, — станем сражаться; вели своему войску выходить в чистое поле, там будет у нас расчет с вашим звериным родом; а свою птицу я в обиду не дам». — «Хорошо, будем сражаться».

На другой день чуть свет собралось на поляну войско звериное, собралось и войско птичее. Начался страшный бой, и много пало с обеих сторон. Куда силен звериный народ! Кого ногтем цапнет, глядишь — и дух вон; да птицы-то не больно поддаются, бьют все сверху; иной бы зверь и ударил и смял птицу, так она сейчас на лет пойдет: смотри на нее, да и только. В том бою ранили орла. Пытал было сердечный подняться ввысь, да силы не хватило; только и смог, что взлетел на сосну и уселся на верхушке. Окончилась битва, звери разбрелись по своим берлогам и норам, птицы разлетелись по гнездам; а он, горемычный, сидит на дереве пригорюнившись: рана болит, а помочи неоткуда ждать.

В то самое время идет мимо охотник. День-деньской ходил он по лесу, ничего не вы́ходил. «Эхма, — думает про себя, — видно, сегодня с пустыми руками домой ворочаться». Глядь — орел сидит на дереве. Стал охотник под него подходить, ружьецо на него наводить. «Не стреляй меня, млад охотничек! — провещал ему орел человеческим голосом. — Лучше живьем возьми — в некое время я тебе сам пригожусь». Взлез охотник на дерево, снял орла с сосновой макушки, посадил к себе на руку и принес его домой. «Ну, млад охотничек, — говорит ему орел, — день-деньской ты ходил, ничего не убил, бери теперь острый нож и ступай на поляну; был у нас там страшный бой со всяким зверьем, и много мы того зверья побили; будет и тебе поживишка немалая!»

Пошел охотник на поляну; а там лежит зверья побитого видимо-невидимо, куницам да лисицам счету нет! Отточил нож на бруске, поснимал звериные шкуры, свез в город и продал недешево; на те деньги накупил в запас хлеба и насыпал три закрома большущие — на три года хватит! Проходит один год — опустел один закром; у орла силы все не прибывает. Взял охотник нож, отточил на бруске. «Пойду, — говорит, — зарежу орла; здороветь он не здоровеет, даром только хлеб ест!» — «Не режь меня, добрый человек! — просит птица орел. — Потерпи хоть еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Ну, господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил год, прокормлю и другой».

Вот еще года как не бывало, опустел и другой закром; у орла все силы не прибывает. Говорит охотник: «Пожалел я в прошлое лето орла, а нынче, видно, конец пришел: здороветь он не здоровеет, только даром хлеб поедает! Пойду его зарежу». Взял нож, отточил на бруске и пошел к орлу: «Ну, орел! Прощайся со светом божиим. Лечил я тебя, лечил, а толку нет ничего; только занапрасно хлеб на тебя извел!» — «Не режь меня, добрый человек! Потерпи еще годок; будет время — добром тебе заплачу». — «Господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил тебя два года, третий куда ни шел!» На третий год стал орел выправляться, стала прибывать у него сила великая, богатырская: хлопнет крыльями — в избе окна дрожат.

Вот и третий год на исходе, во всех закромах пусто; остался охотник без хлеба. «Спасибо тебе, млад охотничек, — говорит ему орел, — что умел ты меня выходить». Посадил на себя того охотника и полетел с ним по поднебесью к морю-океану, да как забрал в самую высоту — встрепенулся и сбросил его вниз. Сажен на двадцать только не дал ему долететь до синя моря, подхватил и посадил к себе на спину. «Хорошо ли тебе было?» — спрашивает орел охотника. «Уж чего хуже этого, — отвечает он, — я думал: смерть моя пришла!» — «Таково-то и мне легко было, как приходил ты с ножом ко мне в первый год».