Янина Броневская - Приключения тряпичной Бальбиси

Пшёлвон был занят своими поисками, как вдруг что-то внезапно свалилось ему на нос. Что-то красное, как грудинка из мясной лавки пана Печёнки.

Псу ещё ни разу не довелось досыта наглядеться на эту грудинку, так как именно пан Печёнка громче всех и притом очень грубым голосом кричал ему: «Пшёлвон!»

А тут вдруг прямо с неба свалилось что-то красное, шуршащее и повисло на его собачьем носу.

Пустился тут пёс со всех своих четырёх лап. Счастливый случай! Тут и раздумывать нечего! А на собачьем загривке подскакивают все его блохи, такие же голодные, как и их кормилец.

Несутся они улицей, по самой середине мостовой. Гоп-гоп! Кукла кричит:

— Каррраул! Спасите! Меня дракон похитил!

Никто, однако, не слышит тряпичного голоса панны Бальбиси. Мчатся они, мчатся; промчались мимо мясной лавки пана Печёнки. А там как раз панна Агнешка выбирала обрезки для трёх своих кошечек и четырёх собачек. Дело, понятно, ответственное. Пан Печёнка уже зевал вовсю, потому что покупательница около получаса занималась отбором лакомств. Как вдруг мимо дверей лавки промелькнуло красное пятно, четыре собачьих ноги и куцый хвост.

— Хватай, держи ворра! — грубым-прегрубым голосом заорал пан Печёнка и, как камень из пращи, вылетел на улицу.

А панна Агнешка, с великого перепуга, уронила целую четверть кило тщательно отобранных обрезков и бросилась за паном Печёнкой.

— Хватай! Держи! Воры! Бандиты! — завизжала она тоненьким, но, впрочем, довольно пронзительным голосом.

За панной Агнешкой выбежали все остальные. А в самом хвосте тащилась бабуся Латковская и тоже кричала:

— Бальбина! Моя Бальбина! Выпала из окна!

Какой же шум и переполох поднялся на Голубиной улице! На перекрёсток ринулась толпа в белых фартуках с паном Печенкой и панной Агнешкой во главе. Вокруг бабуси Латковской — тоже давка, все кричат хором, один не слышит другого:

— Разбилась насмерть? Ах, моя панночка! Ах, несчастная! От воров в окно выскочила? Ну где же это слыхано?! А ведь до чего спокойная была улица!

Так всё перемешалось у людей в головах. А пёс что было сил мчался со всех своих четырёх лап.

И на псе подпрыгивали все его чёрные блохи. А кукла Бальбися в собачьих зубах кричала что было духу в её тряпичной груди. Перед её глазами мелькали человеческие ноги, конские копыта, трамвайные колёса. Пёс-то ведь пути не выбирал, мчал себе куда глаза глядят, самой серединой дороги, и, видно, только его собачье счастье и хранило Пшёлвона от беды.

Вылетели они этак за городскую заставу — пёс, на псе все его блохи и Бальбися в собачьей пасти.

А тем временем на Голубиной улице снова появилась запыхавшаяся толпа с громче всех сопевшим паном Печёнкой и пронзительнее всех верещавшей панной Агнешкой во главе.

А там, посреди мостовой, давка вокруг бабуси Латковской всё сильнее. И все кричат ещё громче, так, что уже даже не слышно объяснений бабуси.

— Убилась! Убилась насмерть! Выскочила из окна от бандитов! Весь дом обобрали! Остались одни голые стены! Удрали на машине! Эскадрон полиции за ними гонится!

Возвращавшиеся присоединились к стоявшим посреди улицы, и все вместе подняли крик:

— Бандиты шестерых убили! Подожгли дом! Быстрее скорую помощь! Пожарную команду! Сгорит вся улица!

Вскоре прикатили сверкающие повозки пожарной команды — одна, вторая, третья… С бряцаньем, с гулом, с длинной лестницей. Пожарные кричат, расспрашивают: где? что? как? А никто толком ответить не может, каждый старается перекричать другого. Наконец пожарные протиснулись в самую гущу толпы, к бабусе Латковской. И тут только всё и объяснилось. Что за окошко, мол, выпала тряпичная, только что нарумяненная свекольным соком Бальбися. Что на ней было красное шёлковое платьице. Что пёс схватил её вместо грудинки. Что ни о пожаре, ни о бандитах, ни о раненых здесь не слыхали за всё время существования Голубиной улицы. Итак, пожарные, очень злые, уехали с громким колокольным звоном. Три кареты скорой помощи укатили с ещё большим грохотом. Вернулся в лавку пан Печёнка, вернулась туда же панна Агнешка и ещё полчаса выбирала обрезки для своих трёх кошечек и четырёх собачек. На ступеньках у входа осталась только бабуся Латковская и до самого вечера рассказывала всем зевакам о свекольном соке, о кудлатом псе, о напрасно вызванной пожарной команде и трёх каретах скорой помощи.

— Да, да, дорогие мои, такова сплетня: что утром воробышком вылетит, то к вечеру волом возвратится, — сказала под конец бабуся и пошлёпала к себе на чердак, чтобы наконец спокойно съесть свою свеколку с солониной.

А бабусина Забота, весёлая, как никогда в жизни, уже не шлёпала за ней, а перескакивала через три ступеньки и кричала:

— И на работу похоже, но ног не ломит и в плечах не покалывает! Мели себе языком, а какие чудесные истории из этого получаются! Хорошая вещь — сплетни!

— А заработала бы ты этак на такую вкусную свеколку с солониной? — ответила бабуся очень недовольно.

Может, ей жаль было потерянного на улице времени?

Запыхавшийся пёс летел вдоль городских изгородей. Потом он понемногу убавил шаг и стал собираться со своими собачьими мыслями. Вскоре и страх его прошёл. Наконец Пшёлвон совсем остановился. Выпустил Бальбисю из зубастой пасти. Потянул носом раз, другой. Вытаращил глаза и, хоть был он пёс, однако уставился на свою добычу, как баран на новые ворота. Вывалил красный язык и пыхтит, никак отдышаться не может.

— Уфф! Да что это! Ни лиса, ни колбаса. (Псы ведь вечно путают человеческие пословицы.) Красное-то оно красное, но грудинкой и не пахнет. По всей видимости, это человек, потому что с косами, каких постеснялся бы самый завалящий пёс. Платьице с оборочками… И совсем не глупые (хотя куда им до моих!) глаза… — уже вслух рассуждает пёс-приблуда, пёс-бродяга, пёс-горемыка, который не отзывается ни на кличку «Азор», ни на кличку «Букет».