Василий Попов - КУБАНСКИЕ СКАЗЫ

Князек даже позеленел от злости.

– Это оскорбление! Не угодно ли, господин поручик, дать мне за это удовлетворение!

– Когда хотите, господин штабс-капитан, – пожал плечами поручик.

Сверкнули его большие темные глаза, и вдруг выхватил он пистолет, взвел курок и почти не целясь выстрелил в картуз. Подбежал князек к столбу, схватил свой картуз, а в нем дырка, в самой середине, там, где лоб штабс-капитанский приходится.

Затряслись руки у князька, и крикнул он Секачеву:

– Пошел вон!

А сам в другую сторону подался.

Во второй раз поручик его проучил, когда напали на станицу турки. Посылал тогда князек солдат на верную гибель, напрямик через поляну, под вражеские пули. А сам сзади за палисад прятался. Увидел это поручик и вдруг крикнул ему.

– Русский офицер всегда пример своим солдатам показывает! Пойдемте впереди, штабс-капитан…

У князька даже поджилки затряслись от страха. Не решился он идти под пули. И солдат задержал, чтобы скрыть свою трусость.

С тех пор стали звать солдаты молодого офицера «правильным поручиком». Полюбили его, во время боев от пули, от шашки вражеской прикрыть старались.

Только все солдаты замечали, что держится поручик как-то особняком, разговаривает мало, а в глазах у него боль какая-то…

– Грызет, ребята, нашего поручика какое-то лютое горе, – говорил Секачев товарищам. – Потому он и под пули суется. Успокоить надо человека. Надо, чтоб высказал он, что его точит… Выскажет – легче станет…

И как-то, когда поручик, ссутулившись, сидел на берегу Лабы, Иван Секачев заговорил с ним:

– Что это вы грустите все, ваше благородие? Зачем понапрасну под пули лезете? Ведь молодой вы… Вам жить да жить.

Поднял офицер на солдата большие темные глаза, дрогнули у него над губой усики.

– А зачем мне жить, братец, коли томимся мы все в тюрьме? Душа свободы просит… Свободы или смерти…

Удивился тут Иван Секачев. Кругом приволье дикое, солнце горячее да радостное, леса шумят, степи медовым запахом дышат, а офицер о тюрьме говорит.

– Непонятно, ваше благородие! Посмотрите – простор какой, а вы про тюрьму говорите…

Дрогнуло лицо поручика, такая горячая тоска в глазах у него загорелась, что старый солдат опустил взгляд.

– Какое приволье, братец! Все мы в тюрьме, все мы в кандалах, за каждым жандарм в голубом мундире смотрит. Ты вон, наверное, уже не один десяток лет о своей деревне, о семье мечтаешь, а попробуй уйти домой…

Вздохнул тут старый солдат и долго молча стоял рядом с поручиком, глядя, как плясали и пенились быстрые волны реки.

Через несколько дней вернулся в станицу из-за Лабы казачий отряд. Привезли казаки с собой пленницу – худенькую черноглазую девочку-адыгейку, взятую в горах. Поселили ее у пожилой казачки Марфы, разрешили ходить по станице, но зорко стерегли, чтобы не убежала.

Девочка была дикая и пугливая, как горная козочка. Целыми днями она просиживала в темной горнице. Когда кто-нибудь заходил туда, она забивалась в угол, сжималась в комочек, дрожала и поблескивала большими глазами. Вечерами Марфа чуть не силой выводила ее на берег Лабы подышать свежим воздухом. Девочка садилась на берегу и горячими печальными глазами смотрела за реку. Она не пыталась бежать, понимая, что из этого ничего не выйдет – ведь если она бросится в воду, караульный казак на коне сразу же догонит ее.

Иногда девочка пела. Тоскливые, протяжные звуки рождались в ее груди, и слезы катились из ее карих глаз. И бывало, что на звуки этой песни из зарослей диких яблонь, на другом берегу, к самой Лабе выезжали адыгейские джигиты. Они долго маячили у светлой кромки воды, пока караульный не спугивал их выстрелом.

«Правильный поручик» почти каждый день приходил слушать пение девочки. Несколько раз он пытался конфетками ее угощать, спрашивал ее имя. Но пленница замолкала, закрывала лицо рукавом, и только ее большие глаза испуганно смотрели на офицера.

Как-то несколько дней шел дождь. Река разлилась, помутнела и неслась мрачная, яростная, с корнем вырывая высокие деревья, оглашая все вокруг гневным шумом.

Перед вечером из-за туч выкатилось солнце, и кровавые отблески замелькали на желтой быстрине Лабы. Девочка-адыгейка, как обычно, уселась на берегу, взмахнула широкими рукавами, словно птица крыльями, и запела. На другой стороне реки показалось трое джигитов, Их кони замерли возле самой воды, неподвижно застыли всадники, точно чернью нарисованные на розовом закатном небе. Караульный казак даже не вскинул ружья – он видел, что пуля не перелетит разлившийся поток. Он только нахмурился и кулаком погрозил джигитам.

Из-за хат к берегу медленно подъехал поручик. Его бурка, сапоги, темно-гнедой конь – все было забрызгано грязью. Он только что вернулся из дальней прогулки.

Девочка смотрела, смотрела за реку, потом вдруг вскочила, взметнула руки и с разбегу прыгнула с невысокой кручи в воду. Набежавший вал ударил ее, покрыл с головой, швырнул в быстрину. Где-то внизу мелькнуло ее бледное лицо и черная коса.

Поручик ударил шпорами коня. Скакун вскинул голову, затоптался на месте и, разбрызгивая комья глины, ринулся в воду.

– Ваше благородие! Куда вы? Пропадете, – крикнул караульный и выстрелил в воздух.

На скаку ловя ногами стремена, к берегу помчался дежурный казачий наряд. Далеко внизу в воде мелькнуло черное крыло бурки, оскаленная морда коня.

– Сгибли! И офицер и полонянка сгибли, – крикнул передовой казак, галопом мчась вдоль берега.

По другой стороне Лабы, разбрызгивая воду, скакали джигиты-адыги.

– Хлопцы, глядите! Вытащил он девчонку! На седло взял, – вдруг закричал один из казаков.

– Вытащить-то вытащил, да сам пропал… Его к тому берегу, прямо к черкесам сносит, – отозвался передовой.

Могучим рывком усталый конь выпрыгнул из быстрины на отмель. Было видно, как офицер, одной рукой сдерживая скакуна, нагнулся над спасенной девочкой. Выхватывая на скаку кривые клинки, к нему мчались джигиты.

– Сгиб! Сейчас собьют, – вздохнул казак.

– Может, пугнуть из ружья? – спросил второй.

– Пустое дело! Не долетит пуля… Ишь, Лаба какая широкая да яростная.

Передовой джигит был уже возле поручика. Тот бережно, обеими руками протянул ему неподвижное тело девочки.

– Взял – тихо сказал один из казаков.

Джигиты и офицер слезли с коней и нагнулись над девочкой, положенной на песок.

Казаки столпились у воды, вглядываясь в другой берег. Девочка приподнялась, села и протянула руки к одному из горцев. Джигиты стали что-то говорить офицеру, горячо размахивая руками. Затем все сели на коней и скрылись в лесу, подернутом синеватой дымкой сумерек.

– В плен увели! Прощай теперь, правильный поручик, – вздохнул кто-то из солдат.