Майя Ганина - Тяпкин и Лёша

– В мои игрушки играет! – сказал Тяпкин восторженно-испуганным голосом. – Тузика нажимает. Мамочка, пусть! Не отнимай! – прошипел он, видя, что я встаю.

– Ночью надо спать, – сказала я, пошла в комнату и зажгла свет. Наш маленький гость сидел у стены и поддавал иголками Тузика – резиновую собачку с пищалкой. Не думаю, чтобы он принял её за лягушонка: ведь лягушонок не пахнет резиной. Он в самом деле играл. Так я и сказала Тяпкину, который пришлепал следом за мной поглядеть, что тут происходит.

Молоко было выпито досуха, игрушки, которые Тяпкин перед сном аккуратно складывал в углу, разбросаны, железный грузовичок валялся посреди комнаты.

– Ну знаешь! – Я все-таки возмутилась. – Нашел время поиграться! – Поймала ежонка, улепетывавшего под стол, и снова засунула его в хозяйственную сумку, бросив туда старенькое полотенце и газеты, чтобы он мог сделать себе постель.

После этого мы легли спать и сразу заснули: было уже поздно. Утром, когда мы встали, ежонок, видно, ещё спал: в сумке было тихо. Я раскрыла сумку. Малыш спал на боку, полусвернувшись, сопел черным носом, нежным колечком белел подшерсток. Совсем он был ещё кроха и ребенок, не напугался, когда Тяпкин сунул палец в середину этого теплого живого комка и почесал ему живот. Он только свернулся чуть крепче и продолжал спать.

– Ничего, разбуди его, пусть позавтракает с нами, – сказала я. – А то он опять нам ночью спать не даст.

После завтрака Тяпкин, вспомнив, наверное, свое давнее житье с котенком, привязал бумажку на веревку и, покрутив ею перед носом ежа, тихонько поволок. Я думала, что тот не станет реагировать на ничем не пахнущий движущийся комок, но ежонок напрягся, следя за шевелящейся бумажкой, и вдруг стремительно побежал, за ней. Тяпкин дернул её сильнее вбок – ежонок не успел сменить направление, проехался по доскам пола мимо, развернулся, побежал снова. Тут Тяпкин зазевался, и ежонок цапнул бумажку мертвой хваткой. Тяпкин потянул веревку – ежонок, не выпуская добычи, повис, поджав к животу худые мохнатые лапки с длинными когтями.

Какая уж тут была работа! Мы провозились с ежонком целое утро, потом я стала готовить обед, а Тяпкин пошел к Варваре Георгиевне попросить спичек, чтобы разжечь керосинку: всё время забываешь их купить. Я топталась у стола, чистила и резала овощи, а наш малыш, видимо войдя во вкус игры, вдруг набросился и довольно больно цапнул меня за большой палец босой ноги.

Наверное, он принял шевелящиеся пальцы за что-то живое и съедобное, а может, просто соскучился и решил продолжать игру. Я тряхнула от неожиданности ногой – нападавший шмякнулся о стенку.

Когда Тяпкин пришел со спичками, я, конечно, рассказала ему, как малыш принял мой палец за лягушонка. Тяпкин повосхищался, похохотал, потом, посчитав, что я не смотрю, снял сандалии и, подступая к обиженному ежонку, стал тихонько шевелить перед его носом босыми пальцами:

– Ну что ты? На, ешь, на, ешь!..

Не выдержав искуса, ежонок хватанул-таки палец. Тяпкин заревел, тряхнул ногой, ежонок снова отлетел к стенке. Впрочем, реветь человек сразу перестал, а я сделала вид, что ничего не заметила.

После обеда Тяпкин и ежонок легли спать, а я села работать.

Так мы прожили неделю. Тяпкин вроде бы не поминал Лёшу, забавляясь с новым жильцом, а Лёша не появлялся. Однако пора было отпустить маленького в овраг, чтобы он снова привык к жизни на воле и, когда придет время, начал бы готовиться к зимовке. К тому же Тяпкин все-таки его мучил. Хоть и не велено было ему брать зверюшку в руки, но, едва я отворачивалась, Тяпкин в избытке нежности хватал ежонка поперек живота, таскал по комнате, приговаривая: «Малы-ыш, малы-ыш, кто тебя обижает!..» И самое удивительное, что ежонок покорно сносил такое обращение, пожалуй, оно ему даже нравилось. За неделю он сделался совсем ручным, и я боялась, что излишнее доверие к людям не пойдет ему на пользу в будущем.

Тяпкину наш гость скоро поднадоел. Однажды я подсмотрела такую сценку: человек в хмурой задумчивости сидел после завтрака на крылечке, ежонок выбежал на порог, покрутил носом и, спустившись до той ступеньки, где был Тяпкин, – делал он это очень лихо: просто сваливался с одной ступеньки на другую, – стал проситься на руки. Ему очень нравилось, когда его держали на коленях и, сильно нажимая, гладили по спинке: видимо, он воспринимал это как лечебный массаж. Тяпкин сердито отодвинул маленького в сторону и сказал:

– Ну тебя! Уходи домой, я не буду больше с тобой играть! Ты всё равно не разговариваешь!..

Увы! Тяпкину необходимо было с кем-то разговаривать, а ежонок при всей его общительности этого не умел.

Короче говоря, как-то вечером мы хорошо покормили нашего малыша, вынесли на полянку перед домом и пустили на траву. Ежонок побежал в одну сторону, потом в другую, потом выбрался на тропинку и потопал вниз к оврагу, неторопливо и деловито, словно служащий, возвращающийся домой с работы.

Поспела земляника. Как-то после дневного сна, взяв по эмулированной кружке, мы с Тяпкиным пошли в овраг. Сначала мы собирали ягоды на одной полянке, потом Тяпкин перешел на другую, тут же, за кустиками, я всё время прислушивалась, как человек пыхтит и бормочет что-то, ползая по траве. Потом вдруг бормотание смолкло; я подождала, послушала, позвала – молчание. Я побежала за кусты – никого не было. Тогда я начала метаться по оврагу, кричать, звать Тяпкина, пока не охрипла. Сбегала домой, вернулась, села на тропе и стала ждать. У меня ещё оставалась слабая надежда, что он просто ушел к Лёше.

Так оно и было. Тяпкин давно уже собирался пойти к Лёше: пускай старички сильно поругают его, но без Лёши он больше не мог жить, потому что было очень скучно. Однако убежать всё не удавалось: когда он пытался добраться втихую до калитки, я выходила на крыльцо и звала его обратно. А сейчас всё случилось само собой, он даже и не думал убегать, собирал землянику и вдруг увидел ту самую песчаную гору, где жил Лёша, и под корнями большой сосны – дыру, через которую прошлый раз они с Лёшей входили к ним домой. Долго не раздумывая, Тяпкин встал на четвереньки, взял в зубы веточку земляники – он из хитрости рассчитывал задобрить старичков, угостив их земляникой, – и полез в дыру.

Лез он долго, было темно, страшно, и песок снова попал в глаза. Тяпкин стал тереть глаза и вдруг напугался, подумав, что, может быть, это не Лёшин вход, а чей-нибудь ещё, кого-нибудь ужасного; вдруг тут правда живёт змея.

Он уже хотел было зареветь и полезть назад, как вдруг увидел впереди знакомый синий свет, ход расширился, и Тяпкин оказался в комнате, где жили старички.

Было не убрано всё и плохо, старички сидели на стульчиках и плакали.

Они долго не замечали, что Тяпкин пришел, а Тяпкин не решался окликнуть их, потом все-таки сказал: