Миядзава Кэндзи - ЗВЕЗДА КОЗОДОЯ

Не успели они это сказать, как вдруг будто снег посыпался с пустынного неба. С громкими криками опустилась вниз большая стая цапель, таких же, каких они видели в котомке. Птицелов, страшно довольный, что все получилось, как на заказ, широко расставил ноги и стал хватать за поджатые лапки опускавшихся цапель — одну за другой — и засовывать их в полотняный мешок. Несколько мгновений цапли в мешке продолжали мигать синим светом, как светлячки, а затем постепенно белели и закрывали глаза. Цапель, избежавших цепких рук птицелова, было больше. Но стоило их ножкам коснуться песка, как цапли скукоживались, как тающий снег, и становились плоскими; постепенно они растекались по песку и гальке, будто жидкая медь из плавильной печи. Следы их еще некоторое время виднелись на гальке, а, затем, несколько раз сменив цвет с белого на темный, сливались с цветом песка.

Птицелов бросил около двадцати цапель в котомку, вскинул руки, будто солдат, которого настигла пуля, и исчез из виду. И в ту же секунду с соседнего места послышался знакомый голос.

— Уф, запыхался! Врагу не пожелаешь так зарабатывать себе на пропитание.

Оглянувшись, они увидели птицелова, который аккуратно одну за другой укладывал только что пойманных цапель.

Как это вы здесь очутились? Вы же были там, — спросил Джованни. У него было странное чувство, будто так и должно быть — но в то же время и не должно.

— Как-как… Захотел — и очутился. А вы вообще откуда?

Джованни хотел было ответить, но никак не мог припомнить, откуда они тут взялись. Кампанелла покраснел, тоже пытаясь припомнить.

— Значит, издалека, — сказал птицелов, слегка кивнув головой, будто ему все было понятно.

— Здесь конец зоны «Лебедя». Смотрите, вот там знаменитая обсерватория Альбрео.

За окнами, в самой середине Серебряной реки, где будто рассыпались огни фейерверков, стояли четыре черных огромных здания. На плоской крыше одного из них, словно по орбите, медленно вращались два больших прозрачных шара из сапфира и топаза. Желтый шар катился назад, маленький синий шар катился вперед, при встрече края шаров пересекались, и от этого возникала красивая зеленоватая двояковыпуклая линза, которая, по мере движения шаров, становилась все более выпуклой. Когда синий шар совпадал один в один с топазом, получался шар с зеленым центром и светло-желтой поверхностью. Когда шары начинали расходиться в разные стороны, вновь возникала линза, только выгнутая в противоположную сторону. А затем шары расходились, сапфир катился назад, желтый шар катился вперед, и повторялось то же, что и прежде. Окруженная бесформенными, беззвучными водами Серебряной реки, обсерватория, казалась погруженной в сон.

— Это приборы, которые измеряют скорость воды. Вода тоже… — только и успел сказать птицелов, как вдруг сзади раздался голос:

— Прошу предъявить билеты!

Рядом с мальчиками и птицеловом вдруг возникла высокая фигура кондуктора в красной фуражке. Птицелов молча вынул из кармана маленький листок. Бросив на него взгляд, кондуктор отвел глаза и протянул руку к Джованни, пошевелив пальцами, будто спрашивал: «А ваши билеты?»

— Э… — замялся Джованни, не зная, что делать, а Кампанелла, как ни в чем не бывало, вытащил маленький серый билетик.

Джованни растерялся, засунул руку в карман пиджака, в надежде найти хоть что-то и обнаружил там довольно большой сложенный лист бумаги. Теряясь в догадках, откуда он взялся, Джованни поспешно вытащил его. Это был сложенный вчетверо лист зеленого цвета размером с открытку. Поскольку кондуктор тянул к нему руку, он, не задумываясь, сунул ему эту бумажку, а кондуктор почтительно ее раскрыл, вытянувшись в струнку. Читая бумагу, он то и дело расстегивал и снова застегивал пуговицы на форменном пиджаке, а когда смотритель маяка с любопытством заглянул в бумагу, Джованни почувствовал в груди жар от волнения. Должно быть, это был не билет, а какое-то удостоверение.

— Это вы принесли из трехмерного мира? — спросил кондуктор.

— Понятия не имею, — ответил Джованни. Он решил, что теперь все в порядке, посмотрел на кондуктора и хихикнул.

— Благодарю вас. Мы прибываем в Южный Крест примерно в три часа, — сказал кондуктор, отдав бумагу Джованни, и пошел дальше.

Кампанелла с нетерпением заглянул в бумагу, будто дождаться не мог этого момента. Джованни тоже захотелось скорее посмотреть, что же там такое написано. Однако там оказались всего лишь десять каких-то знаков на фоне черных виньеток. Они молча смотрели на узоры, которые, казалось, затягивали их в себя. Птицелов искоса взглянул на бумагу и поспешно сказал:

— Это серьезная бумага! С ней можно доехать до самых небес. И не только до небес, это пропуск, с которым можно свободно перемещаться где угодно. При наличии такой бумаги можно ехать куда угодно даже по железной дороге Серебряной реки несовершенного четвертого измерения. Да, вы, я вижу, важные птицы!

— Ничего не понимаю, — покраснев, ответил Джованни, сложил бумагу и убрал ее в карман.

Смутившись, мальчики вновь уставились в окно, ощущая, как время от времени птицелов бросает на них такие взгляды, будто они и впрямь очень важные особы.

— Скоро прибываем на станцию «Орел», — сказал Кампанелла, сверив карту с тремя маленькими голубоватыми вышками, стоявшими в ряд на том берегу.

По непонятной причине Джованни вдруг стало очень жалко соседа-птицелова. Припоминая, как он радовался, что поймал «цапель», что аж «запыхался», как оборачивал их в белые тряпки, как краем глаза разглядывал чужой билет, как поспешно расточал им комплименты, Джованни подумал, что отдал бы этому малознакомому птицелову все, что у него есть, даже последний кусок хлеба. Он был готов сам сто лет простоять на берегу сверкающей Серебряной реки и ловить птиц — только, чтобы тот стал счастливей. Джованни больше не мог молчать. «А чего бы вам хотелось больше всего на свете?» — хотел спросить он, но застеснялся, решив, что это будет как-то чересчур неожиданно, заколебался, а когда, повернулся к птицелову, того уже и след простыл. Не было видно и белых котомок на багажной полке. Джованни быстро перевел взор на окно, подумав, что птицелов опять собрался ловить цапель и стоит на берегу, напружинив ноги и всматриваясь в небо, но все, что он увидел, был лишь красивый песок и белые волны мисканта. Ни широкой спины, ни остроконечной шапки птицелова там не было.

— Куда он ушел? — задумчиво произнес Кампанелла.

— И, правда, куда? Где мы с ним еще увидимся? Почему же я не поговорил с ним?

— Я тоже об этом думаю.

— Мне казалось, что он нам мешает. А теперь так совестно!

Такие странные чувства обуревали Джованни впервые, он подумал, что никогда ни с кем о таком не заговаривал.