Юлия Федина - Косарю Косарево…

Рыбка забулькала в банке – отпускай мол. Ученый бережно выплеснул рыбку за борт. «Спасибо!» – крикнула она уплывая. «Да не за что, в общем-то,» - замялся ученый. А было за что, было. Он был несколько рассеянным и возможно вследствие этого перепутал истинную золотую рыбку или Ihtius aureus. с Ihtius fatum в просторечье «рыбка загадай желание». Последние, в результате повышенного содержания фосфора в чешуе, крайне эгоистичны. Они, так сказать, паразитируют на загадывающих желания – стоит кому-нибудь поймать Ihtius fatum, как она, используя голосовую мимикрию, произносит фразу: «Загадай желание». Ничего не подозревающий человек загадывает, как правило, весьма не маленькое желание, и рыбка, используя весь богатый потенциал человеческой фантазии, инвертирует адресата высказывания, получая все, что человек пожелал для себя. Историческая справка: клан Ihtius fatum с шестнадцатого века владеет 1/888 вселенной, всеми золотыми, алмазными, изумрудными запасами четырех галактик, а так же отменным здоровьем и, в отдельных случаях, бессмертием.

На шумящем травой и расцвеченном радугой цветов лугу сидела в позе лотоса белая лошадь и пела протяжно, тихо и самопогруженно: « Са – хар, са – хар, саа – хар…». По лугу пробегали мальчишки, и лошадь не заметили, они спешили, им нужно было срочно запустить воздушного змея. После по лугу полз на четвереньках студент с сачком – ловил бабочек для коллекции. Он от лошади отвернулся презрительно: «До чего реклама надоела, синус ее в косинус!» Доярка тетя Глаша с двумя двадцатилитровыми бидонами остановилась, чтобы спросить: «Почем?» Лошадь не ответила.

А какая-то кроха подошла близко-близко и, хлопая глазками, сказала: «Привет, говорящая лошадь!»

Сахар, сахар, сахар…

А что ты делаешь?

Медитирую. Сахар, сахар, сахар…

Кроха не знала что это такое, но тоже так хотела. Она села по-турецки и принялась твердить: «Пирожное, мороженое, пирожное, мороженое…» Правда, совсем скоро она уснула от этого занятия, и ей приснилось, что белая лошадь танцует вальс, а с неба сыплется рафинад ил-был один маленький и ужасно любопытный мальчик, его интересовало все на свете.

Пап, а почему Солнце называется «солнце»? Оно, что соленое?

Мам! А почему кошка это «кошка», а не «слон»?

Почему тараканы называются тараканами, а не божьими коровками?

Родители ему отвечали, как умели, но этого мальчику было недостаточно, поэтому уже очень скоро он стал ученым, но так ничего и не понял. Подрос еще немного, отрастил бороду и лысину и стал философом. Прошло время, он так и не узнал ответа на свое «почему», а еще через некоторое время он решил, что ни почему и, что нет никакой связи имени и сути.

Все вернулось на круги своя – он впал в детство. Сидя на ковре со своим младшим внуком, он фантазировал: «Взошел фиолетовый рак на дугу и ветер задышал через трубочку, потому что пришел обед. Изюбры покрылись розовой дымкой и с золотистым хрустом упорхнули сквозь густой кисель на рабочие места – грызть землю и пить биравику.

- Ить – ля – ля, - сказал тряпичный жираф. И четыре белки, взмахнув опахалами, принялись подскакивать.» просто сахар-песок. Счастливая лошадь берет кубики рафинада теплыми розовыми губами и слизывает с травинок сахар-песок. Это было во сне, а наяву изумленная лошадь смотрела на луг, засыпанный эскимо и бисквитами. «Чудо!» – скажет кто-то, «Медитация,» – возразит лошадь задумчиво, «Мороженое, пирожное..» - пробормочет сквозь сон девочка.

Сказал мудрец ученикам своим: «Тому все тайны я отдам свои, кто от очей своих отгонит дым и истину увидит ясным взором – что мера есть абстракции?» Но город, сколько ни шумел, ответить языком шумливым ни лжи ни правды не сумел. Но сколько ни сидели в тишине его ученики, куря кальян, никто не смог взять воду из реки, ответ ни одному из них не дан. Гадали тайно по полету птиц, в молитве об ответе пали ниц, но нет ответа, и молчит мудрец, не отпирает тайн своих ларец. И гордый ученик несет ответ, что меры для абстракций вовсе нет. И тихий ученик молчит о том, что мера всех абстракций ночь и сон. И говорливый будто бы река сказал: «Абстрактное измерят нам века.» Но взятый лишь из милости во двор дурак ответ нечаянно нашел. Он, палкой тыча из-за скуки в пыль, поставил точку, и возникла мысль: «Да! Точка! Точка мери все. Да! И абстракцию, конечно же, ее! Посмотришь вдаль – любимая вдали мала как точка. Ах, моя Лейли! Песчинку к глазу близко поднесешь и только точку видишь. Правда, ложь, любовь, геройство, гнев и красота начнутся точкой с чистого листа!» И взятый в дом из милости дурак подумал так, ответил просто так.

И улыбнулся простоте мудрец: «Ты думать научился, наконец. Так я тебе открою мой секрет о том, что вовсе тайны в мире нет. Взгляни очами, ухо приложи, рукой дотронься, ощути на вкус, и ум покинут мифов миражи, узнаешь даже, что змей укус не так смертелен, как нам говорят, что не всегда совместны зло и яд. А впрочем, это ни к чему тебе – не мудрость предначертана в судьбе, тебе лепешки с медом и щербет.»

Благодарю! Тебе, Учитель, многих лет.

И кушая лепешки и щербет смотрел дурак на чудный белый свет.

Жил-был один маленький и ужасно любопытный мальчик, его интересовало все на свете.

Пап, а почему Солнце называется «солнце»? Оно, что соленое?

Мам! А почему кошка это «кошка», а не «слон»?

Почему тараканы называются тараканами, а не божьими коровками?

Родители ему отвечали, как умели, но этого мальчику было недостаточно, поэтому уже очень скоро он стал ученым, но так ничего и не понял. Подрос еще немного, отрастил бороду и лысину и стал философом. Прошло время, он так и не узнал ответа на свое «почему», а еще через некоторое время он решил, что ни почему и, что нет никакой связи имени и сути.

Все вернулось на круги своя – он впал в детство. Сидя на ковре со своим младшим внуком, он фантазировал: «Взошел фиолетовый рак на дугу и ветер задышал через трубочку, потому что пришел обед. Изюбры покрылись розовой дымкой и с золотистым хрустом упорхнули сквозь густой кисель на рабочие места – грызть землю и пить биравику.

- Ить – ля – ля, - сказал тряпичный жираф. И четыре белки, взмахнув опахалами, принялись подскакивать.»