Валентина Чаплина - Удивительное происшествие

— Пригнись к земле. Гнись! Гнись! Ну! А то мою голову видно…

Ему хотелось, как и Борьке, целиком спрятаться за оставшуюся в живых часть поленницы. Но это было невозможно, бывшая Лёвкина голова всё время оказывалась на виду. Втиснуть её было некуда.

Сноп солнечного света ворвался в сарай: мама настежь распахнула дверь. И футбольный мяч стал ещё виднее. Ой-ой-ой! Что будет теперь?.

Мама вошла и остановилась.

— Батюшки! Кто это поленницу развалил? Да ещё чужую! Лёвка! — позвала она громким голосом. — Ты, разбойник, командуешь?!

Ответа не последовало.

— Конечно, Лёвка, — рассуждала мама, — а кто же ещё? Вон и портфель его валяется. И ещё чьи-то три портфеля. Развалили поленницу и удрали, сорванцы. Ну, погодите, вы у меня получите!

Мама энергично схватила все четыре портфеля и понесла в дом.

Что теперь делать? Как узнать, о чём говорил Андрей Иванович на последнем уроке? Все сразу зашевелились и вылезли из своих укрытий. Но мамин голос вновь послышался у сарая:

— Я вам покажу, бесенята, как поленницы разваливать!

Все моментально полезли на свои ещё не насиженные места.

Мама вошла и остановилась в дверях. Ей показалось, что в сарае кто-то есть.

— Лёвка, ты здесь?

В ответ ни слова, ни шороха. Тихо. Все замерли, не дыша.

— А это что ещё?

Мама увидела кусок огромного гусиного пера, который торчал из-за бочки. С удивлением подошла к бочке. Нагнулась. Пощупала рукой перо, потянула его к себе. Не двигается. Потянула сильней — то же самое. Постучала по нему, поцарапала его ногтями. Степан в это время чуть-чуть не чихнул. Это оказалось ужасно щекотно, когда твоё гусиное перо царапают ногтями. Он вообще сидел за бочкой — ни жив ни мёртв. Вот-вот мама увидит его спину, руки-ноги и тогда… Что будет тогда — неизвестно, но ничего хорошего, конечно, не жди.

Мама стояла в недоумении. Она никак не могла понять, что это такое белое твёрдое и не двигающееся с места может торчать из-за бочки? Наверно, прохвост Лёвка опять что-нибудь ненужное приволок в сарай. И только она хотела сдвинуть бочку поглядеть, что это такое за ней, как (ах, батюшки!) увидела голову своего родного сына, которая никак не умещалась за разваленной поленницей. Но так как это была не прежняя его голова, то мама, конечно, не подумала, что сам Лёвка сидит здесь в двух шагах от неё. Она подумала, что это обыкновенный футбольный мяч. Да нет, в том-то и дело, что не обыкновенный. Если бы обыкновенный, то было бы ничего, а это, по маминому мнению, был мяч их соседа персонального пенсионера Ивана Павловича. Он жил с ними в одной квартире, пользовался тем же самым, что они, входом, сараем, коридором, чуланом, кухней, огородом и всякими прочими местами.

Мама с ним была в ссоре и поэтому строго-настрого запрещала Лёвке брать его футбольный мяч, который лежал в общем чулане и ужасно смущал Лёвку. У него прямо руки чесались, когда он глядел на этот мяч. Но Лёвка помнит (и ещё, наверно, долго будет помнить) то, что ему однажды было от мамы, когда он всё-таки взял из чулана этот мяч. Сам хозяин мяча сердился не очень, но мама… У мамы оказался сильный характер, хотя было слабое сердце.

Ивана Павловича все звали Рыбалычем, потому что, во-первых, фамилия у него была Рыбалин, а во-вторых, потому что Иван Павлович и рыбалка были до того неразделимы, что никто не мог представить их друг без друга. Зачем Рыбалычу понадобилось покупать футбольный мяч, до сих пор никому не известно. Это его пенсионная тайна.

И вот мама, увидев теперешнюю Лёвкину голову, конечно, подумала, что её непутёвый сыночек выкрал Рыбалычев мяч из чулана.

По тому, как мамины разъярённые руки ухватились за этот мяч, Лёвка понял: пощады ему никакой не будет и надо приготовиться к самому худшему, что бывает в таких случаях, если, конечно, мама не умрёт. А в таких случаях что бывает? Неизвестно, что бывает, потому что сам случай — небывалый.

Мама изо всей силы тянула мяч к себе. Лёвке казалось, что его голова вот-вот оторвётся от туловища, и он останется навсегда безголовым. И руками и ногами он намертво вцепился в Борьку. А мама всё тянула и тянула.

— Батюшки, да что же это? Прилип он там, что ли?

Она ещё крепче ухватилась за мяч и рванула его к себе.

Весь Лёвка чуть не высунулся из-за поленницы, но потом как дёрнет свою голову назад да как плюхнется на Борьку со всего размаху. А Борька как стукнется своим футбольным мячом о полено, да как чуть не заорёт, да как подпрыгнет, да как второй футбольный мяч высунется рядом с первым. Потом как спрячется да опять как высунется, да как оба мяча стукнутся друг о друга!

Лёвка за поленницей, конечно, все ноги Борьке отдавил, всю спину отсидел, все рёбра погнул. Вот Борька разошёлся, и давай драться. И что он за человек, этот Борька, не может за товарища потерпеть, хоть немного! Вот Лёвка сейчас ему покажет!

Мама в ужасе отшатнулась от поленницы. На её глазах молча, яростно, как живые, прыгали мячи, колотя друг по другу. У мамы глаза сделались такими же круглыми, как эти мячи, только чуть поменьше размером. Она замерла с открытым ртом и растопыренными руками.

Вдруг за маминой спиной в углу кто-то чихнул, закашлялся. Мама обернулась. Никого. Только доски стоят под углом, прислонённые к стене, и почему-то… шевелятся. Что за наваждение?!

Вдруг бочка сама пошла по сараю прямо к маме, и то белое, что было неизвестно чем, приподнялось, а вместе с белым из-за бочки стало вылезать что-то ещё более непонятное огромное красно-синее.

— Ой, мамочки! — вскрикнула мама и выбежала из сарая.

Тут же за её спиной раздались какие-то голоса, возня, треск и грохот. Лидка выскочила из-за своего укрытия, уронив доски. Степан, вставая, перевернул бочку. А Лёвка с Борькой вконец доконали поленницу, и она перестала существовать. Дрова разлетелись по сараю в разные стороны.

— Уа, уа, уа!

— Уймитесь вы, петухи!

Степан и уакалка еле растащили дерущихся. Наконец, те пришли в себя.

Оставаться в сарае было небезопасно. Во дворе пока никого, кроме Алки-кричалки, которая до сих пор почему-то молчала. Мама, видно, убежала в дом.

— Айда в огород! Спрячемся! — крикнул Лёвка.

И все четверо горохом высыпали из сарая, покатились по двору и вкатились в огородную калитку.

А там, в огороде, который был на склоне оврага, у забора были непроходимо-непролазные бурьянные заросли. Охраняла их крапива. Строгий и верный страж, она не допускала ни ребячьих рук, ни ног, ни носов ко всяким репьям, лопухам и чертополохам, росшим вокруг, и те под надёжной охраной тихо и мирно жили-поживали да зло наживали.

Крапива, её Стрекачество, была гордой и высокой. Увидя четверых совершенно сумасшедших бегущих то ли ребят, то ли не ребят (разбирать ей было некогда), она вздрогнула, натопорщилась, расставила руки, подалась вперёд и приняла грозный вид. Её Стрекачество думало, что от его стрекучек ребята зададут стрекача. Но не тут-то было. Они, не задумываясь, ринулись в самую гущу бурьяна, переломав крапивьи кости.