Яан Кросс - Мартов хлеб

Но вот мастер и Март на улице и громко топают по Мюйривахе в сторону Ратушной площади. Только теперь Март догадывается о негодовании, царящем в ратманском доме. Ибо, как известно, он смотрит через плечо назад и посылает в верхний этаж воздушные поцелуи (где же быть Матильде, как не возле окна, так ведь?). И вот Март видит, как за спиной дочери появляется круглое, как сыр, лицо мамы Калле, и как бедного, машущего рукой ребенка с силой оттаскивают от окна. И Март слышит, как маменька рявкает:

— Негодная девчонка! Что ты себе позволяешь! Подожди! Я тебе! Господи Боже! Когда я была молодой…

Как это было в те довольно давние времена, когда ратманша была молодой (если такие ратманши вообще когда-нибудь бывают молодыми — думает Март), как это было в те давние времена, остается Марту неизвестным. Потому что свинцовая оконная рама с таким грохотом захлопывается, что Март невольно думает: в некотором отношении и в некоторых случаях свиной пузырь в окнах был куда надежнее стекол…

И они идут дальше. Марту, конечно, глупо было бы вылезать вперед и идти перед мастером, хотя ратман в своей речи низвел мастера до его помощника, во всяком случае в изготовлении Мартова хлеба. Но тащиться, как всегда, у мастера за спиной Марту как-то немного странно сегодня, если великое и для всего города важное дело, как можно думать на основании сказанного ратманом, возникло благодаря ему, Марту. Итак, Март идет бодрым шагом рядом с мастером. И при этом он обращает внимание на то, что мастер сопит сейчас в три раза сильнее, чем когда шел к ратману, хотя насморк его стал как будто поменьше, если судить по тому, что он реже чихает. Но как раз в тот момент, когда Март хочет объяснить мастеру, как и почему всё в сущности произошло (ибо немножко у него все-таки душа не на месте), как раз тогда на мастера нападает самый страшный за весь день чих:

— А А-А А А-А А А А-АПЧХИ!..

Так что вокруг выстрелило во всех подворотнях. И когда гул и свист утихли, Март решает, что, наверно, в этот миг Божий перст пощекотал мастера, чтобы тому захотелось чихнуть и тем самым удержать Марта от откровенности.

Решает и молчит. Некоторое время он молча идет рядом с мастером и вдруг начинает напевать:

Ну вот, на этом и был бы нашей истории конец, как говорится, — всему делу венец. Если бы любопытство не заставило нас все же посмотреть, как спустя пару недель, или лучше — месяцев выглядит ратушная аптека снаружи и внутри.

Окошек для покупателей в передней стене аптеки уже не одно, а два. И Марта, щурящегося на солнце, в них как раз и не видно. У старого окна тормошится мастер Иохан, и кажется, будто синие прожилки на сине-красном его носу за это время потемнели, а красные поблекли. И тормошиться ему там, у окошка для покупателей, особенно-то нечего. Разве что продать какому-нибудь обуреваемому жаждой магистратскому ландскнехту [34] Ладскнехт — наемный солдат. бокал кларета, или кашляющему сапожницкому подмастерью накапать со дна пузырька глоток мочи черной кошки, или купить у пришедшего на рынок крестьянина полный туесок ягод можжевельника, потому что много ли их — нуждающихся в лекарствах — и прежде-то ходило к мастеру Иохану. Про сейчас и говорить не приходится.

В стене рядом со старым окном прорублено новое, возле него суетится парень, недавно принятый в аптеку Мартом. С первого взгляда, кстати, весьма похожий лицом на самого Марта: под горшок остриженные волосы и веснушчатый нос. Только глаза, если вблизи поглядеть, у него не такие зеленые, как у Марта, и лицо тоже, наверно, поплоще. Но у его окошка, перед ставнями, толпится добрых две дюжины ретивых покупателей, и он только и делает, что подает им — швырк-швырк-швырк — и серые, и белые, и желтые, и розовые Мартовы хлебцы, а взамен — звяк-звяк-звяк — получает шиллинги…

А в толпе покупателей говорят:

— Такой сладкой штуки наверняка нигде больше и на свете нет.

— На Мартов-то день нужно ведь Мартовых хлебцев припасти…

— Мне жена наказала: без него и домой являться не вздумай…

— Теперь поторапливаться надо, да, потому что нынче полные корабли его посылают в Ригу, в Турку и куда там еще, а миндальная мука у них, будто, у самих уже на исходе…

А если просто из любопытства или в поисках сластей заставить прозвенеть дверной колокольчик и войти в аптеку, то сразу видно, что в ней за это время произошло.

По приказу магистрата мастеру Иохану пришлось уступить Марту половину аптеки и половину лаборатории для изготовления Мартова хлеба. В этой половине аптеки все стеклянные и глиняные сосуды с полок убраны, вместо них там полно Мартова хлеба всевозможных размеров, сортов и цвета, хлебов и хлебцев: сероватых и угловатых, как овечий сыр, желтоватых и удлиненных, как будто это воск, отлитый в маленьком бочонке, и розоватых и округлых, как копченая ветчина, с которой содрали шкуру. На некоторых вытиснены даже листики клевера, или розовые бутоны, или городской герб с крестом, как известно, при помощи тех самых каменных или серебряных форм, которые Март заказывал для своего сладкого товара у соответствующих мастеров и уже успел за это время получить. Да и самого его хорошо видно из дверей аптеки: рукава засучены, лицо потное, поучает в лаборатории трех помощников, которые в больших каменных корытах растворяют весьма дорогие продукты для Мартова хлеба. И над ними такое облако сладких запахов, что если бы кому-нибудь захотелось бросить сверху, с заплесневелых потолочных сводов, душистые пунцовые лепестки шиповника, вряд ли они опустились бы на пол, скорее продолжали бы парить в облаках запахов миндальной муки и розовой воды…

Но лицо Марта потное прежде всего оттого, что он только что быстро шел, возвращаясь из гавани, откуда на самом деле отправился в Ригу или Кёнигсберг [35] Кёнигсберг (с 1946 года — Калининград), основан как крепость в 1255 году. первый корабль Мартова хлеба. Корабль Мартова хлеба , как говорит город. Как Март сам помогает городу говорить. Ну да, корабль Мартова хлеба, конечно, это следует понимать буквально… в полном смысле слова, вне всякого сомнения, это так и есть, но только все же с не совсем полным грузом. Ибо фрахт старого увальня составляет двести шиффунтов ворвани и четверть шиффунта Мартова хлеба… Это правда, так, конечно, оно и есть, — думает Март, — но ведь и с колбасой из птичьих языков дело обстояло бы точно так же: для начинки берут одну лошадь и один птичий язычок… И еще со многими, многими другими вещами, размышляет Март, дело обстоит точно так же, — мы даем им название по их лучшей части, пусть она по сравнению с худшей хоть какая угодно маленькая. Так и с таллиннским кораблем Мартова хлеба… Только бы Господь помог ему благополучно дойти до места, и хоть бы они сумели хорошо продать не только ворвань других купцов, но и мои сласти. И не стану я мучиться и раздумывать, как его следует называть — мартово-хлебным или ворванским. Да, пусть лучше епископ Хенрикус ломает себе голову, христианский ли вообще-то его приход… А если всерьез отнестись к вопросу о большей или меньшей доле, так его приход попросту табун языческих грешников!