Галина Лебедева - Приключения Огуречной Лошадки

Тётка Полина, размахивая тяпкой, выскочила из зарослей крапивы и… и тут же угодила в яму, вырытую кротами. Алексашенька, просунув рогатую башку в зияющую дыру, молча смотрела на хозяйку. Над посёлком медленно всходила большая луна. Как ни в чём не бывало стрекотали кузнечики.

А у Дачника-неудачника в гараже горел свет. Там шла ночная работа.

— Трум-трум-тру-ля-ля! — сосредоточенно вычисляя что-то на калькуляторе, пел Дачник-неудачник. Лётный шлем был лихо сдвинут на затылок. — Восемь пишем, пять — в уме; восемь пишем, пять — в уме, а потом прибавим здесь и разделим пополам. Трум-трум-трум! — Довольный своими расчётами, он бросил на чертёж карандаш и с хрустом потянулся. — Хорошенький получается флюгерочек! Пожалуй, никто до меня не изобретал такого!

Он присел несколько раз, выбрасывая вперёд руки, и, выйдя из гаража, встал на пороге. Его тень выросла над садом, сломалась на кустах и вытянулась на дорожке до самой калитки, в щелочку которой, притаившись, смотрела Катя.

— Не бойся, этот дяденька хороший, — обнимая за шею Огуречную Лошадку, уговаривала она. — Он меня на лётном кресле катал и в бинокль давал посмотреть.

— Пойдём лучше к тебе, а? — попросила Огуречная Лошадка.

— Что ты! — испугалась Катя. — Мама думает, что я уже давно сплю. Она сама меня укладывала… И вдруг мы явимся: здравствуйте — пожалуйста! Знаешь, как мне тогда влетит! И потом, я ей вообще о тебе ничего не говорила. Вдруг она рассердится и не разрешит мне тебя? Она уже сколько раз вышвыривала моих котят и щенков.

Лошадка горестно молчала. Всё верно. Она сама советовала девочке никому не рассказывать о себе. Ведь известно, что как только взрослые узнают про какую-нибудь тайну, так почему-то она сразу исчезает и становится скучно, неинтересно, обыкновенно.

Они сидели обнявшись и больше ни о чём не говорили. Каждый думал о своём.

— А хорошо иметь свой дом! — сказала Огуречная Лошадка. — Такой, как у белок, да? У меня почему-то никогда не было своего дома. Я родилась на грядке, в ботве, и теперь живу где придётся. Сплю в траве, во мху, в лопухах…

— А почему же ты не сделала себе домик? — задумчиво спросила Катя.

— Потому что мне некогда было. Мы же с тобой то и дело бегали в гости к белкам, летали над полями, скакали по лесу. Не успеешь оглянуться — день уже кончился, и тебе домой пора.

Катя задумалась и осторожно спросила:

— А когда мне было пора домой, ты куда шла?

— Никуда. Я ждала, когда наступит утро, чтобы ты меня опять позвала.

— Значит, ты ночью мёрзла в траве, а я спала себе в тёплой постели под одеялом? — ахнула Катя.

Хорошо, что была ночь, а то бы Огуречная Лошадка увидела, как Катя покраснела.

— Ты мёрзла и скучала, а я о тебе и не думала.

— Нет, что ты! Ночи такие тёплые и короткие. Не успеет солнышко сесть, как тут же снова рассветёт.

— Не успокаивай меня. Теперь я знаю, что это я во всём виновата, — заплакала Катя. — И как только ты меня прощаешь? Ну ничего, сейчас мы всё устроим. У тебя будет хороший дом. Ты только стой рядом и не мешай мне.

Лошадка тревожно жалась к Кате и переступала копытцами. Ей очень не хотелось в гости. Но делать было нечего — они уже стояли перед калиткой, утыканной поверху гвоздями. Там, в саду, белел жасмин и дымил самовар у крыльца. Дачник-неудачник подошёл к самой калитке и нюхал цветы, нагибая к лицу сразу несколько стеблей.

— Ухм-ухм-ухм! Блаженство! Кого ещё там принесло на ночь глядя? — удивился он, услышав стук. — Ба-а! Катенька! — сразу повеселел он, узнав свою утреннюю гостью. — Ой, и Лошадка! Добро пожаловать! Я рад! Р-рад!

Он торопливо отпирал замки, любезно улыбаясь при этом.

Вскоре Катя и Лошадка сидели в гараже и пили чай с вишнёвым вареньем. Здесь было очень интересно: в каждом углу прилажены жестянки из-под консервов, куда Катя и Лошадка с удовольствием стреляли косточками, а хозяин бросал окурки и горелые спички. Всё было на своих местах и всё было для чего-нибудь приспособлено. Даже в старом умывальнике рос кактус. Даже сучок, торчащий из доски, был тщательно оструган, и на нём висело полотенце. А книга, раскрытая на нужной странице, была закреплена бельевой прищепкой.

— Почему вы живёте не в доме, а в гараже? — удивилась Катя.

— Это мой кабинет! — с удовлетворением оглядывая стенки, увешанные инструментами, ответил хозяин. — Я здесь изобретаю.

— А где же машина, которая должна здесь стоять? — не унималась Катя.

— А я её разобрал. Ездить-то я всё равно не умею. — Дачник-неудачник на миг смутился. — Зато я сделал из её деталей много удивительных вещей. Вот четыре пепельницы. Узнаёшь? А раньше это были автомобильные фары. Здорово? А вот колёса. Положил их на пеньки и получились табуретки! Правда, замечательно? Ведь никто до этого ещё не додумался. У меня ничего не пропадает! У каждой железки, у каждой вещи есть своё предназначение и место.

— А если нет места? — осторожно спросила Огуречная Лошадка. — Предназначение есть, а места нет.

— Так не бывает, — перестав хвалиться, убеждённо сказал хозяин.

— Бывает, — горько вздохнула Катя. — Вот у моей Лошадки, например, нет места. Ей даже ночевать негде.

— Ночуй у меня! — обрадовался Дачник-неудачник.

Не успела Катя и глазом моргнуть, как он вскочил и, вынув из шкафа гамак, тут же подвесил его, зацепив за крючья. В гамак полетела пёстрая подушка и меховая подкладка от зимнего пальто.

— Алле-гоп! — сказал он. — Гостю место! Уютнее ничего не бывает.

— А знаете, я вас побаивалась сначала, — призналась Лошадка, — но теперь вижу, что, кажется, ошиблась. Вы хороший, добрый…

— Конечно я хороший… конечно я добрый… — покачиваясь с пятки на носок, подтвердил хозяин и пожелал Лошадке спокойной ночи.

— Вы меня не будете солить? И уксусом не будете поливать? — открыв сонные глазки, тревожно спросила Огуречная Лошадка.

— Нет, конечно, — пообещал Дачник-неудачник и пошёл провожать Катю.

Всю дорогу до калитки он заверял её, что Лошадка может оставаться у него сколько угодно, что ей ничего не грозит и что об их тайне не узнает ни одна душа.

Лошадка проснулась среди ночи от странного ощущения, будто по ней ползает что-то скользкое. Каково же было её изумление, когда она обнаружила, что это хозяин гаража прикладывает к ней прохладную ленту портновского сантиметра. При этом он торопливо делал записи в блокноте и диктовал сам себе: