Алексей Коркищенко - Рассказы

— Хутор Желтый потому, что он недалеко от ерика Желтого, а ерик Желтый потому, что на его берегу глину желтую берут.

Шурка выговорил все это очень быстро. Он, наверное, думал: если быстро произносить слово «желтый», то никто не заметит, что вместо «желтый» у него получается «золтый». Что касается меня, то я не обратил никакого внимания на такой пустяк и даже не улыбнулся, хотя было смешно. Шурке понравилась моя деликатность. Он доверчиво стал выспрашивать, кто я такой, откуда, что у меня в чехле, а что в брезентовой сумке и есть ли у меня складной ножик. Я ответил на все его вопросы и, подмигнув Семену, который в улыбке ощерил фиолетовые зубы, спросил:

— Что вы делаете здесь? Браконьерничаете?

— Нет, мы мяту собираем в аптеку. Вон в мешках лежит. — Шурка показал под куст.

— Ага, ясно, — сказал я и, чувствуя головокружительный голод, спросил: — Котелка нет у вас, ребята? Уху бы сварили.

— Нету, — вздохнул Шурка, но тут же нашелся: — А мы спечем рыбу на зару (то есть на жару). Вкусная зарёнка выйдет. (Надо полагать, он хотел сказать «жарёнка»).

— Не знаю, выйдет ли что-нибудь вообще, — сказал я, потому что не имел никакого представления о том, как пекут рыбу на жару. Но ребята, видимо, это делали не один раз.

— Вкусно выйдет. Это точно, — солидно подтвердил Семен.

— Ну, раз так — согласен, — сказал я и сбросил сумку.

Мы с Шуркой разожгли костер в ямке, а Семен распотрошил рыбу и завернул ее в листья лопуха.

Ребята деловито возились у костра, подбрасывали в огонь сучья потолще, чтоб нагорело побольше углей. Когда костер перегорел, Семен разгреб жар, положил на него рыбу и прикрыл ее толстым слоем раскаленных углей.

Шурка, раскрасневшийся, оттопырив большие пальцы рук, сказал:

— Во-о будет зарёнка! За уши не оттянешь.

— Посмотрим, — по-прежнему не поверил я.

Семен воткнул палочку в песок, прикинул что-то в уме и неторопливо проговорил:

— Как дойдет тень от вербы до этой метки, так и готова рыба.

«Ишь ты, — подумал я. — Робинзон!»

Мы искупались в Желтом ерике и легли загорать. Ребята лежали на белом горячем песке, коричневые, большеголовые, точно копченые бычки. Они мне нравились час от часу всё больше. Шурка, чувствовалось, был пошустрее, посмелее глубокомысленного, неторопливого в речи Семена.

Прошло, наверное, более получаса. Семен вскочил, посмотрел на метку. Тень от вербы лежала у нее.

— Готово! — объявил он.

Мы расстелили немного мяты на песке и положили на нее истекающую горячим жиром рыбу. Верно говорили ребята: «жарёнка» вышла на славу. Рыба изжарилась в собственном соку, зарумянилась, от нее шел ароматный запах. Правда, была несоленой. Но вряд ли кто из нас заметил это.

Приятно было после обеда вытянуться в тени огромных деревьев, подложив под голову вместо подушки охапку лесной пахучей мяты. Только теперь я почувствовал, как сильно устал. Но эта усталость, право же, показалась мне приятной. Я блаженно смотрел из-под руки в ослепительно синее небо.

Над рекой в теплых воздушных струях круг за кругом плавает коршун.

— Это Уля летает, — говорит Шурка, заметив, что я слежу за коршуном.

Коршун — их старый знакомый. Он живет недалеко от хутора. Ребят прозвали его Улей. Отдыхая на старом дереве у реки, коршун закрывает один глаз и сонно поет: «Уля-уля-уля…»

Уля — рыбак. Он кормит своих птенцов рыбой. Шурка и Семен часто видели, как Уля рыбачит.

Вот и сейчас Уля камнем полетел в реку. Вода все ближе, ближе… В последнее мгновение он, расправив сильные крылья, повис над самой водой, сунул в нее ноги и круто взмыл вверх. В его цепких когтях серебрилась рыбка.

— Селедку поймал. Это точно, — сказал Семен.

— Эх ты, как здорово! — воскликнул темпераментный Шурка. — Вот бы мне так рыбачить… Эх ты!..

Но едва Уля успел подняться над лесом, как к нему из-за деревьев метнулся какой-то растрепанный комок. Ворона! Никогда мне не приходилось видеть, чтобы какая-то ворона так нагло нападала на коршуна.

— Тю-тю! А-га-га! — закричали ребята, чтобы спугнуть черного пирата.

Куда там! Ворона, как говорится, и усом не повела.

Уля явно растерялся. Он бросился в сторону, к лесу, ворона — за ним, Уля ввысь, ворона — под него. Не успели мы очнуться от неожиданности, как селедка была в клюве вороны.

— Отняла!

Уля оторопело задрыгал ногами, затормозил распущенным хвостом и, сильно ударив крыльями по воздуху, погнался за воровкой. Но она нырнула в лес, замелькала между деревьями: вниз-вверх, влево-вправо, попробуй — догони ее! Коршуну непривычно метаться воровски среди ветвей. Он взмыл в небо и снова круг за кругом стал парить над рекой.

— Эх, растяпа! — с досадой сказал Шурка.

И снова тихо шелестел лес. Снова нас овевали прохладные воздушные струи. Я следил, следил за Улей, кружившимся над рекой, и незаметно уснул.

Проснулся я от жары. Тень подобралась, солнце нависло прямо над головой. Я осмотрелся и не увидел ни ребят, ни спиннинга, ни сумки. Но мешки с мятой лежали рядом. «Ага, — подумал я, — ребята где-то испытывают мой спиннинг».

Не поднимаясь с земли, я, словно крокодил, сполз по крутой тропинке вниз и опустился в воду. Течением понесло меня к огромному дереву. Я взобрался на него и увидел ребят.

И что это была за картина! Потеха! Семен стоял по пояс в воде и, покраснев от натуги, тянул леску, которая, как видно, крепко зацепилась за что-то на дне ерика. Натянутая леска звенела. А Шурка, пыхтя, как рассерженный еж, распутывал длинную «бороду», образовавшуюся на катушке из ослабленных витков лески.

«Эх, пропала моя последняя блесна!» — подумал я, но тут же рассмеялся: очень уж смешны были ребята.

Они оглянулись, замерли, видимо, раздумывали, бежать или оставаться на месте — нашкодили ведь.

Я сказал, поняв их настроение:

— Не беспокойтесь: распутаем леску в два счета.

— Намучился, — сказал Шурка, хихикнув на всякий случай, и передал мне спиннинг.

Я снял катушку с удилища и, ослабив на леске узлы и петли, распутал «бороду». Это была, по крайней мере, двадцатая «борода» за сегодняшнюю рыбалку. А что делать с блесной? Оборвать? Последнюю? Пять блесен и так я уже пожертвовал всяким речным чудищам…

— Давайте я поплыву и подергаю леску там, где зацепилась блесна, — предложил Шурка.

Это была толковая мысль.

— Валяй, Шура.

Он поплыл, сильно, по-лягушечьи, дрыгая ногами. Леску он пропускал в руке. Заплыв на середину ерика, Шура крикнул:

— Дергаю! — И вдруг нырнул, задрав ноги, захлебнулся, закашлялся и повернул обратно. — Эх, — сказал он, выбираясь на сушу, — не пошла. Шла, шла, а потом меня ка-ак дерганет! Я под воду — бульк! — даже перепугался.

— Ты это серьезно? — спросил я, зная о склонности мальчишек, вроде Шурки, приврать. — Дергануло тебя за ногу или за руку?