Витауте Жилинскайте - Робот и бабочка

Парнишка отстрелялся, положил ружье и ушел. В тире совсем пусто. На длинном столе лежат несколько духовых ружей и полная коробочка пулек.

«А если… если… — снова мнется мальчик, — если я стрельну всего один разок?… Один разок, и все!»…

— Дайте мне три пульки, дяденька! — Ауримас и сообразить не успел, каким образом вылетели у него эти слова.

Усатый дяденька, работающий в тире, берет девять копеек, отсчитывает три кусочка свинца и внимательно смотрит, сумеет ли малыш сам зарядить ружье. Но Ауримас успешно справляется с этим делом. Потом крепко прижимает приклад к плечу и, облокотившись о стол, начинает водить мушкой по стене в поисках достойной мишени.

Вот мельница, вот корабль, танк, попугай, клоун, вот самолет, грузовик, ястреб, тигр, цветок… Ауримас выбирает клоуна с голубым мячиком в руке. Если попадешь в мячик, улыбающийся клоун перекувырнется и снова встанет.

Однако сегодня клоун почему-то невесел, не улыбается — может, оттого, что чья-то неметкая пуля попала ему в щеку под самым глазом — и теперь там вмятина, словно большая слеза. Уставшая рука клоуна едва удерживает голубой мячик.

Когда Ауримас прицелился и был готов вот-вот спустить курок, клоун словно бы шевельнулся и тряхнул головой.

— Неужели тебе не жалко меня? — донесся до Ауримаса его тихий шепот. — Ведь я точно же, как ты: две ноги, две руки, и глаза у меня есть, и нос… В тире столько мишеней, но никому так не достается, как мне!… Это из-за того, что я клоун и должен смеяться даже сквозь слезы. Посмотри, во что превратился мой клоунский балахон — его будто молью побило, сплошные дыры, а никто не починит, не залатает… Знай себе палят без всякой жалости. Хоть бы ты меня, несчастного шута, пожалел…

Ауримас косится на усатого дяденьку, может, и он слышал, что шепчет клоун? Нет, ничего дяденька не видел, ничего не слышал, только деньги считает.

«Наверно, мне почудилось», — успокаивает себя мальчик и снова целится в клоуна.

— Тогда стреляй, бездушный! — топает ножкой клоун и сжимает кулачок. — Посмотрим, попадет ли в меня хоть одна твоя пуля!

— А вот и попадет, — смеется Ауримас.

— Ах, ты еще смеешься? — горько покачивает головой клоун. — Так знай же: хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Ауримас мог бы поклясться, что в тот момент, когда он нажал на курок, клоун внезапно присел и пуля, конечно, шмякнулась в стенку высоко над головой мишени.

— Ничего-ничего, — успокаивает себя мальчик, загоняя в ствол вторую пульку. — От меня не уйдешь!

Он вновь старательно прицеливается. Но что ты скажешь! — когда пуля уже свистит, клоун ловко отклоняется в сторону. Пулька, ясное дело, летит мимо, а клоун показывает Ауримасу нос: вот тебе!

— Ну, погоди! — распаляется мальчик. — Третья пуля всегда самая меткая!

Но, высоко подпрыгнув, клоун легко избегает и третьей, самой меткой пули. От досады у мальчика даже горло пересохло: нет, ни за что не уступит он этому негоднику!

— Дайте мне еще десять пулек, — просит Ауримас, высыпая на стол монеты.

— А родители позволили тебе прострелять столько денег? — спрашивает дяденька.

— Позволили. Я сам накопил эти деньги, — не краснея, врет Ауримас и получает еще десять маленьких кусочков свинца.

— Из десяти-то хоть одна да попадет! — грозит он клоуну, снова вжимая в плечо приклад. — Вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним.

Пули свистят и свистят, но и клоун не дремлет: то отстранится, то присядет, то подпрыгнет, то мячик подбросит и наконец, когда последняя пуля вонзается в стену где-то под его башмаком, он со смехом высовывает красный язык.

— Ха-ха-ха! — хохочет клоун над неудачливым стрелком.

— Хо-хо, хе-хе, хи-хи, ха-ха! — вторят ему все остальные мишени, даже грузовик трясется от смеха.

— Дяденька, — требует Ауримас, — еще тридцать!

Усач, улыбнувшись, отсчитывает целых тридцать пулек, и Ауримас, насыпав их перед собой, сердито грозит клоуну:

— Ну, погоди! Теперь — или пан или пропал!

— Как бы не так! — ехидно возражает клоун; и снова летят пули, и снова клоун прыгает, кланяется, гримасничает, подбрасывает мячик — даже полы его балахона развеваются, даже колпак съезжает набок… И что же: все тридцать пулек летят мимо… Мало того, после каждого промаха клоун дразнит Ауримаса — то нос ему сделает, то язык высунет, а когда мальчик промазал в последний, тридцатый раз, даже бесстыдно показывает кукиш: вот тебе!…

— Дяденька, еще пятьдесят! — кричит, не в силах сдержать гнева, Ауримас. — И дайте другое ружье: у этого, наверно, кривой ствол, все пули вбок заносит.

Служитель тира подает другое ружье, насыпает перед Ауримасом полсотни пулек, и все начинается сначала. Мальчик палит, но результат тот же. Хоть миллион раз стреляй, хоть лопни — все мимо цели. У клоуна уже щеки вспухли от смеха…

— Дяденька, — в отчаянии спрашивает мальчик, — скажите, этот клоун что… заколдованный?

— Вполне возможно, — серьезно кивает головой усатый дяденька. — Я уже сколько раз замечал, что он довольно странно себя ведет, когда в него стреляют такие маленькие мальчики.

— Да-да, вертится все время, выкручивается. — Ауримас едва сдерживает слезы, от досады у него дрожат губы.

В конце концов остается три копейки — на один-единственный выстрел. Ауримас заряжает эту последнюю пульку медленно, очень медленно и целится как никогда долго. От усталости и напряжения у него ходуном ходят руки, слезы застилают глаза.

— Плачешь? — насмехается клоун. — Плачь, плачь, горе-стрелок, такого мазилу наш тир еще не видывал!

— Хи-хи, хо-хо, хе-хе, ха-ха! — поддерживая его, хохочут мишени.

И вот летит последняя пуля… Но, вероятно, клоун тоже устал: на этот раз он не успевает увернуться. Бум! И под вторым его глазом тоже появляется вмятина — теперь уже на обеих щеках будто по слезе повисло, и личико клоуна кажется бесконечно несчастным и обиженным. Правда, он не кувыркается, для этого надо было попасть в мячик, но Ауримасу достаточно и того, что пуля попала в цель.

— Получил? — удовлетворенно усмехается мальчик. — Так кто же будет смеяться последним, а? То-то!

— Ты мне что-то говоришь? — спрашивает служитель.

— Не-ет… — смущенно бормочет Ауримас. — Это я сам с собой. Он возвращает духовое ружье и гордо покидает тир.

— А где три бутылки молока, где две баночки сметаны, где сахар, масло, хлеб, пирог и пять сырков с изюмом? — удивленно спрашивает мама, когда Ауримас с пустыми руками возвращается домой.

— Так ведь я… я… — бессвязно бормочет мальчик.

— Вот растяпа! Заигрался на дворе, что ли? — мама протягивает руку. — Ну ладно, дай-ка деньги, я сама схожу в магазин.

— Так ведь я… деньги-то… нет денег… — лепечет Ауримас и вытаскивает из кармана пустой кошелек.