Мариэтта Шагинян - Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце

— Ну, так я его увижу! — прошептала Маша в ответ.

Изо всех сил она стала глядеть на коробку, стараясь не мигать, и ей начало вдруг казаться, что стенки коробки светлеют и становятся прозрачными.

Колдунья почувствовала страшное беспокойство. Она перестала хохотать, закрыла обеими руками коробочку и шагнула вперед, увлекая за собой нашейников. Но было уже поздно. Маша увидела, вернее — угадала волшебное слово. Как безумная, схватила она за руку девочку-пчелку и закричала:

— Скорей, скорей в Мерцу! Я знаю слово!

Кровать подпрыгнула сразу на огромную высоту, взвилась и плавно опустилась на балконе замка. Маша и Лена увидели своих светлых сестер. Но в каком они были жалком состоянии! Чуть дыша, бледные, умирающие, надломленные, как цветики, лежали они на балконе. Одна — опустив голову на колени к другой, та — закрыв обеими руками лицо, третья — в объятиях четвертой. На них тяжело было смотреть.

— Сестры, — крикнула им Маша, — где Эли? Зовите Эли — я скажу ему колдуньино слово!

Если б вы видели, как оживилась и засияла Мерца! Нелли тотчас побежала вниз и за руку привела бледного Эли, недоверчиво глядевшего своими желтыми глазами. При виде Маши он еще более насторожился.

— Эли! Иди сюда. Наклонись поближе. Вот так.

Маша схватила его за шею, приложила губы к самому его уху и внятно, торжественно произнесла:

— Колдуньино слово — око .

Эли мгновенно ответил ей:

— Свет !

И тотчас же ни тумана, ни чада как не бывало. Сияющий, ослепительный свет полился на них сверху: нашейники метнулись, как тени, назад, по рытвинам, холмам и оврагам, уничтоженные мерцающей силой света; Дэрэвэ провалилась вниз, кусая от ярости свой костыль, и чей-то голос радостно сказал над Машей:

— Ну, слава богу, кризис миновал.

Вот странно! Солнечный день освещал детскую, где Маша и Лена лежали каждая на своей кроватке. В комнате были мама, папа, няня и папин товарищ, доктор Титов. С невыразимой радостью Маша поглядела на Лену — ведь Мерца была спасена!

Весь этот день оказался каким-то радостным и сияющим. Все были к ним очень добры. После обеда принесли в картонной коробке золотистого сладкого винограда, для сохранности пересыпанного отрубями. Дети ели его ягодка за ягодкой, вернее — выпивали, продырявив кожицу, и блаженно улыбались.

Папа смотрел на Машу как-то особенно внимательно и благодушно. Вечером он присел к ней на кровать и сказал:

— Ну-с, поэтесса, знаешь ли ты, что ты всю ночь говорила стихами?

Маша густо покраснела и отвернулась. Папа продолжал:

— Да, и очень складно. Только мы с мамой никак не могли понять, о чем. У тебя была какая-то колдунья, сестры, мерцание и все в таком же роде.

— Это, папа, не стихи, а святая правда.

— Ну, если правда, отчего бы тебе не рассказать этого мне?

Маша поглядела на Лену. В сущности, Мерца была спасена, и теперь уже ничто не мешало рассказать обо всем папе и маме.

— Расскажи, расскажи! — прозвенел голосок Лены с кроватки.

Маша взяла папу за руку и стала ему рассказывать. С самого начала: кто были они обе и как попали в Мерцу, и о светлых сестрах, похожих на пчелок, и о черных нашейниках, сидящих у народа на шее, и о бегстве белого мальчика Эли от страшной колдуньи Дэрэвэ, и о мщении Дэрэвэ — осаде Мерцы, и о волшебном колдуньином слове. Она рассказывала с жаром, вспоминая все, как пережитое.

Папа слушал ее, опустив голову и совсем не насмехаясь. Напротив, он становился все серьезнее. Когда Маша кончила, он поцеловал ее в голову и пробормотал про себя:

— Удивительно, целая мифология!

Но этого слова ни Маша, ни Лена не поняли, зато они видели, что папа не сердится и очень заинтересован.

С этого дня обе мои девочки стали поправляться. А за окнами расцветала благодатная весна. Уже громыхали пролетки на железных колесах, сменившие тихие санки. Появились мороженщики в белых фартуках, с синими тачками; приходил дворник спрашивать, не хотят ли у доктора выставить оконные рамы.

Когда девочки окончательно выздоровели, в квартире появилась домашняя портниха и стала с утра до вечера стучать на швейной машинке — она шила детям летние платья.

На пасху Луиза Антоновна заговорила было о новой вечеринке. Но папа поднял голову от газеты и спросил:

— Это какой Кирхгоф? Григорий Адольфович? Домовладелец, думский гласный?

Луиза Антоновна обрадованно закивала головой.

Папа с сердцем швырнул газету на пол.

— Кто вас просил тащить его сына к нам? — почти крикнул он на испуганную немку. — Знаете вы, что это за человек? Паук, взяточник, черносотенец! Такие люди — язвы нашего общества, гнойники!

— Сережа! — остерегающе сказала мама.

Но папа поднял с пола газету и ушел к себе. В тот же вечер он заглянул в детскую. В руках у него был пакет, завернутый в белую бумагу, а на бумаге крупными черными буквами стояло название магазина: «Мюр и Мерилиз». Он дал этот пакет Маше.

Маша аккуратно развернула пакет и нашла там толстую тетрадь в желтом глянцевом переплете.

— Это тебе для твоей Мерцы, — сказал папа. — Но ты научись, милая, видеть свою Мерцу не за облаками, а на земле. Писать о живых людях куда труднее, чем выдумывать из головы. Вот ты и наблюдай и записывай, что увидишь, а потом приходи ко мне и читай мне вслух.

Маша пришла в восторг от папиного подарка и тут же, убежав в детскую, сделала на тетради надпись: «Сочинения Марианны Сергеевны, 8-ми лет».

Началось это еще накануне. О чем-то горячо спорили взрослые за столом. Папа не позволял, а мама заступалась. Няня в разговор не вмешивалась, но видно было, что дело касается ее очень близко и что у нее на этот счет свое мнение. Один только раз, когда принесли из кухни сладкое, она упрямо сказала, ни на кого не глядя:

— С нашего двора четверо идут. Я времени своего не нарушу. Я раненько уйду, а уж к детскому-то вставанию беспременно ворочусь.

— Не во времени дело, няня, как будто вы сами не понимаете! — сердито буркнул папа, сорвал салфетку с шеи и даже сладкого есть не стал.