Сергей Абрамов - Сказки

Да, хорошо, что вспомнил:

— Павел Николаевич, а кто в Лежневке?

— Не понял тебя?

— Красные или белые?

— Все люди.

Ну уж так! У Игоря на этот счет другое мнение имелось.

— А все-таки?

— Не знаю, Игорек. Придем — посмотрим.

— Не поздно ли будет?

— Кого ты боишься? Красных? Белых?

— Зеленых… — буркнул, не желая объяснять в тысячный раз, чтоб не возвращаться к утомительному старому спору. Старику только повод дай… Забавно: сколько они идут, а все как-то получается, что ни белых, ни красных в лицо, так сказать, не встречали. В какую деревню ни зайдут — пусто, никто постоем не стоит. Объясняют: были, вот-вот снялись. А кто был? Когда одни, говорят, когда другие. А какие лучше? Молчат, мнутся. Это-то понятно: боятся прохожих людей. Скажешь: красные хороши — а вдруг белым донесут? И наоборот.

Люди…

По-ледневски: выжить хотят.

Сказал о том Пеликану, а он смеется:

— Ишь чего придумал, ехали бояре! Они, брат, честнее нас с тобой живут и жить будут. А молчат, потому что врать не хотят, а как по правде — не знают еще.

Игорь ему напомнил услышанное:

— У стариков Чоховых двух дочерей белые запороли.

А Пеликан опять смеется:

— Верно! Так в деревне, ехали бояре, красных пока не было. Вот они и не знают, сколь дочерей те запорют.

Игорь возмущался:

— Ну, знаешь, говори, да не заговаривайся!

А Пеликан смотрел на него хитрым глазом, другой сощурив до щелочки, спрашивал вроде начальнически:

— За красных страдаешь, милок?

И весь разговор. Ах, Пеликан, Пеликан, Григорий Львович…

Старик Леднев, профессор исторический, заворочался, устраиваясь поудобнее, сказал сонным голосом:

— А не мудренее ли утро вечера? Ложись, Игорек, спи, родной, завтра ра-а-аненько разбужу, чуть свет, — и захрапел, как включился. Засыпал он всегда как младенец, ни о какой бессоннице не слыхал, снотворных в котомке не носил.

А Игорь не спал.

Закрыл глаза, потом снова открыл и увидел другой лес, еще светлый, предвечерний, прозрачный, и тропинку, протоптанную сотнями ног, и сломанную скамью, и рогатку березы. Дома он уже был, дома.

Что все это было?

Сон наяву? Расшалившаяся фантазия? Воображение — столь же болезненное, сколь и богатое?..

Или иначе. Традиционное путешествие во времени? Шаг в другой мир? Сложная наведенная галлюцинация?..

Если бы Игорь Бородин любил научную фантастику, то он запросто мог бы применить такие термины, как, например, «нуль-переход», или еще почище — «нарушение целостности пространственно-временного континуума». Щедрые на выдумку фантасты лихо объяснили бы все и вся, подвели бы научную базу — на уровне доброй гипотезы, навсегда заклеймив случившееся, как, скажем, «эффект Бородина». Каково, а?

А в сущности, никак. И ответ на естественный вопрос: «Что все это было?» — увы, не существовал. Просто однажды, остановившись около этой самой березы, Игорь Бородин, невероятно возжелав чуда, закрыл глаза, и чужая память услужливо перенесла его туда, где жили люди, обладавшие этой памятью. Отметим в вышесказанном два слова: «невероятно возжелав». Отметим и отдадим их на откуп всем тем, для кого фантастика должна обязательно остаться научной. Пусть они придумают для себя какое- нибудь «биопсиполе», которое как раз и вызвало «нарушение целостности «тра-ля-ля-континуума». Пусть. Самому Игорю вполне достаточно слова «чудо». Ну а если уж быть совсем честным, то какая разница — что все это было? Игорь-то не задумывался над объяснением, просто шел к березе и…

Кстати, береза, как оказалось, прямого отношения к переходу не имеет. Однажды, опасаясь, что встретит родителей, возвращающихся с работы, что начнутся вопросы: куда? зачем? когда вернешься? — Игорь ушел в прошлое прямо из дома, из собственной комнаты. И сработал «нуль-переход», не отказал таинственный «континуум». Не в березе дело — в самом Игоре. В чужую память можно путешествовать с любого вокзала. Просто с двойной березой связано самое первое путешествие, а Игорь всегда был склонен романтизировать приметы места…

Но между тем контрольная грянула в свое время, то есть в наше — время памяти Игоря и Валеры Пащенко, у которого память была похуже, чем у приятеля: плохо он запоминал формулы, всякие законы Ома и Гей-Люссака, считал себя прирожденным гуманитарием. Однако списал все умело, без ошибок, не вызвав никаких подозрений у физика. А уж радости-то!..

Хлопнул Бородина по плечу:

— Это дело надо отметить.

— Каким образом? — заинтересовался Игорь, поскольку пащенковская формулировка наталкивала на известный вывод.

Нельзя сказать, конечно, что, дожив до семнадцати лет, Игорь вовсе не знал вкуса соответствующих напитков. Знал. И неплохо относился, подражая в том отцу, к белым сухим винам типа «Цинандали» или там «Гурджаани», не говоря уже о вине со сложным интимным именем «Либ- фраумильх». Но, во-первых, ни он сам, ни у них в доме никогда не злоупотребляли этими напитками, а удачно сделанная контрольная не казалась Игорю достаточным поводом для «злоупотребления». А во-вторых, Пащенко-то у нас спортсмен, «режимник», он-то куда лезет со своим «отметить»?

Но Валера Пащенко остался верен себе.

— Есть предложение пойти в кино, — сказал он.

— Что смотреть?

— Чего-нибудь про любовь.

— О том, как два дурака непрерывно бегают друг ча другом? Сам смотри.

— Сам не хочу. — Пащенко с пути не свернешь, ежели что решил — исполнит. — Тогда другое предложение. Идем в гости.

— К кому?

— К Наташке Яковлевой.

Это предложение стоило обдумать.

— Повод?

— А так.

Хороший повод, убедительный.

— У тебя что, сегодня тренировки нет?

— Угадал, болезный! Так идем или как?

— А не выгонит? — все-таки усомнился Игорь.

— Нас?! Хо-хо! Она будет рада неземной радостью, ибо… — тут он задрал к небу указательный перст, значительно потряс им где-то на уровне второго этажа, но разъяснять свое «ибо» почему-то не стал, счел, видимо, излишним. — А к ней, между прочим, подруга прирулила.

— Что за подруга? Откуда знаешь?

— Ответ первый: с душкой-подружкой Натали купалась в море. Ответ второй: сама сказала.

— Убедил. Тронулись.

И тронулись, благо идти недалеко. А к березе Игорь решил позже пойти, не уйдет от него путешествие в мир иной…

Семнадцать лет, славный возраст, его понять надо. И Натали, однокашница милая, недурна собой, волнует взгляды сверстников-акселератов, а уж подруга, загадочная незнакомка с черноморским загаром, — тут, как говорится, без вариантов, тут двух мнений не существует: спешить знакомиться, побеждать, немедля, немедля. «И очи синие, бездонные цветут…»

— А куда ты в последнее время исчезаешь? — нарушил молчание Пащенко, не ведая, что вторгся в хрупкий мир грез о Прекрасной Даме, расколол его своим приземленным вопросом.