О'Санчес - Я Кирпич

— Отвечай, считаю до трех! Не шучу!

— Я Букач! Букач я!

— Букач? Чё это — Букач! Типа, зовут так, что ли?

— Да!

— Что да? Ну!

— Зовут так. Не убивай.

Осторожность, как правило, рука об руку с долголетием идет по любой отдельно взятой жизни. Я, не будучи шибко опытным по жизни, знаю истину сию из прочитанных книг, поэтому, под собственные крики-угрозы, одновременно стараюсь — выдавить «момент истины» из пойманной шушеры и вертеть головой по сторонам, в попытке не лохануться и не подставиться под удары других членов гнусной мерзоты, что напала на меня. Те остальные, которых я поубивал, были иными внешне и… и… по запаху, что ли… но все равно: ушки на макушке!

Ничего не вижу за этим ливнем в кисельном тумане. Но на моей «арене» вроде бы пусто.

— А что ты здесь делал? Зачем на меня напал? Не тормози, сука! Взялся отвечать — отвечай! Ну!

— Я не нападала! Я просто… Я рядом была… я почуяла…

Опа! О как! ПочуяЛА, быЛА! Оказывается, эта тварь себя по женскому полу обозначила. Ну, велик же этот мир, ну, разнообразен, в сравнении с нашими… с моими мозгами: в любой, самой нестандартной ситуации всегда найдется место неожиданному и удивительному! Я отчего-то прочно думал, что Букач — это… это ближе к мужскому имени, да и голос премерзкий, да и манера говорить…

— Э, погоди! Ты чего — женского роду-племени?

— Какого скажешь! Женского. Нет, нет, я ошиблась. Нет! Только не убивай, я мужского! Салоп себе выращу, все как скажешь сделаю, пощади, о Великий!

Час от часу не легче. И нечисть оказалась бабой, и я великий. Лестью решил меня взять. Решила. Ни хренашеньки не понимаю в происходящем. Когда кончится этот странный дождь?..

— Чего, чего вырастишь?

— Нет! Прости! Я ошиблась! Не убивай. Я женского роду-племени! Все как ты сказал!

Женского, все-таки. И то хлеб, разобрались. А тварь-то… сама верещит, а сама так и норовит из руки выкрутиться, ишь, коготками в край ладони вцепилась!

— Будешь кусаться и царапаться — удушу! А башку оторву и выброшу!.. Вон туда, на ленту!

Лента, кстати говоря, голубоватится… голубится… — тьфу!.. — ближайший кусок ее довольно четко виднеется сквозь мутные хляби, по крайней мере, я различаю эту субстанцию, отсвечивающую голубоватым… даже чую, куда она дальше протянута… налево и направо… без конца и края… А между тем лупатая Букач мгновенно прислушалась к угрозе: птичьи лапки разжались, когтей не видно, клюв… хобот… что у неё там… пасть носатая приоткрылась и оттуда вместо осмысленной речи только испуганные хныки доносятся — наверное, им, эмоциям своим, она уже не хозяйка, Букач эта… Но дрожит меньше.

— Успокоилась? Отвечай словами.

— Да, о Великий!

— Царапаться, кусаться, обзываться не будешь?

— Нет, о Великий! Не убивай!

— Кто на меня нападал? Кто они? Которых я того… замесил. Отвечай!?

— Мары. Они всегда здесь крутятся, падаль собирают.

— Падаль? Не врубился что-то. Я, что ли, падаль для них?

И опять захныкало… захныкала эта клювастая дрянь… на жалость меня разводит:

— Не убивай, о Великий!

— Поменьше титулов! Отвечай же, сволочь, не то лопнет мое терпение!

— Я… я… я стараюсь!.. Кто ослаб — они тут как тут! Простых-то днем не жрут, те их и не видят! А я… это… ну… Нет, я не такая, просто с голодухи… Они меня тоже пытались…

— Тебя тоже хотели сожрать? Это когда ты к ленте прилипла? Не тормози, сволочь!

— Да! Да, когда прилипла. Когда ты меня спас и в воду бросил. Они бы меня съели. А ты спас! О, Великий!

«Но в сердце льстец всегда отыщет уголок!» Я еще со времен своего проживания на Сенной был весьма падок на лесть, да только очень уж скудна была моя жизнь на такие приманки… Никто и никогда не называл меня великим, мне даже в любви никто не признавался, разве что Женечка с Ленчиком… И гораздо, гораздо позже, когда я уже разумом проснулся. Но это они так, шутя, под постельное настроение, в виде поощрения за врученные им цветы и подарки… И Витька-мент с Сенной иногда говорил: «Ну, Кирпич, ну, ты велик не по-детски!..» — это когда приходил мой черед «проставляться», и я приносил из похода за бутылкой дагестанский «коньяк» вместо «журавлика». Принес, откупорил, пожал шквал аплодисментов — и забыли меня величальники… до следующей бутылки за мой счет… А здесь — мало того, что лестью обмазали, так еще и того… типа, реально спас я эту Букач от смерти… Может, не поздно бы её задавить? Отобрать у твари врученный подарок? Дескать, не фиг было кусаться и ворчать?.. Но жалко, все-таки. Да, и волшебными свойствами, небось, обладает, и наверняка знает чего-то там, что не вредно бы мне знать… Попробую сделать так, чтобы она, Букач эта, мне пригодилась. Вдруг вдвоем не так страшно будет?.. И Дэви — третья. Или отпустить на все четыре стороны?

— Ок, будем считать, что я велик в этой ситуации и свершил благородный великанский поступок. Тебе сейчас куда, кикимора болотная? А, Букач? Опять в воду забросить? Или в дождь? Смотри — какой дождь, почти тот же омут!

— Нет, о Великий! Я ослабла, выпил ты меня. Бросишь — как раз приклеюсь и пропаду.

— Надо же… я ее выпил!.. Это ты меня кусала, не я тебя. А как же тебя усилить? Я тебя не пил, понятно!? Что мне с тобой делать, где выпустить?

Засуетилась Букач, замельтешила хоботом, затрепетала прижатыми крылышками… или что у нее там… не рассмотреть как следует… И явственнее задрожала — я почувствовал это пальцами, обхватывающими это полупризрачное тельце…

— Не выпускай меня. Возьми к себе… — Проскрежетав сие, Букач, видимо, тоже почувствовала мое изумление и заторопилась продолжать. — Возьми к себе, о Великий, не то я пропаду, очень уж ослабла поедом чужим. Я отслужу! Ох, как я тебе отслужу! Вечно буду служить, без кова!

— Без чего? Без какого кова? Что это?

— Верная буду! Не губи, о Великий!

Тупой идет разговор. Во мне опять помаленечку проступило раздражение поверх любопытства, но вертеться на месте и крутить во все стороны головой я уже не забываю, потому что ощущение тревоги, унявшись несколько, по-прежнему живет и дышит, расслабиться мешает, за что ему отдельное превентивное спасибо… А дождь прекратился, словно бы тучи, его извергающие, мгновенно захлопнулись, закрылись на переучет. Туман остался, но поредел, стал похож на обычный летний питерский туманчик, сопровождающий каждую четвертую непогоду…

Кажется, я промок до самых трусов… Но, вроде бы — не «до нитки». То есть, если верить ощущениям тела, одежда моя впитала дождевой влаги намного меньше, нежели могла бы, чему я несказанно рад. На Васильевском, метрах в четырехстах от моей тамошней квартиры, на следующей нечетной Линии, стоит каменное пятиэтажное кольцо здоровенного дома с внутренним двором, а посреди этого двора скромненько раскинулся небольшой одноэтажный дом, в котором живет один из самых странных музеев Петербурга: «Музей дождя». Я бывал там дважды, и мне нравилось, а вот в третий — уже прицельно пойду, узнавать о разнице во влагоемкости дождевых осадков нашего города, в зависимости от… Но это потом когда-нибудь.