Каштру Сороменью - Истории Черной Земли

Наконец самый старший из старейшин вышел из шоты, встал перед толпой и поднял руку в знак того, что хочет говорить. Все мгновенно замолкли. А когда старик опустил руку, люди присели на корточки.

— Слушайте все! — возгласил старик. — Наш вождь болен и не может говорить. Он повелел мне сказать вам, что мы должны принести жертву! Такова воля Калелуа…

Над толпой пронесся еле слышный ропот. А потом опять наступила тишина, и старик продолжал:

— Это мы, — и он показал на других старейшин, которые стояли рядом с ним, — говорили с вождем о жертве. Он этого не хотел, люди. Не хотел, потому что только что умер его сын. А когда явился Калелуа, ему пришлось согласиться. Но это было против его воли.

Слова старика, произносимые громко и внятно, потрясли толпу. И люди почувствовали себя в этот миг во власти какой-то могучей силы, которая заставила их встать. Вдруг кто-то громко крикнул:

— Требуем жертвы!

И сразу же крики людей слились в один мощный голос:

— Жертвы!

В погруженных во мрак хижинах плакали женщины, устремив глаза на своих детей, спавших у них на руках.

А мужчины продолжали кричать. Они уже не испытывали страха. Их собственные вопли заглушали ужас, душивший их.

Старейшина поднял руку, и тотчас воцарилась тишина. Мужчины снова присели на корточки. Но в молчании к ним мгновенно вернулся страх.

Густой туман оседал каплями на плечи и на головы людей, ветер, дувший с берегов реки, пробирал до костей, но никто не чувствовал холода. Только что в непонятном возбуждении мужчины требовали жертвы, совсем не думая о том, что, может быть, она находится среди них. А теперь, когда старейшина сообщил, что они сами должны выбрать кого-нибудь, люди будто проснулись. Но никто не успел даже подумать, не успел вспомнить имени какого-нибудь врага, как вдруг чей-то громкий голос пронесся над селением:

— Дочь Ньякайонго! Отдадим ее!

Все повернулись, чтобы увидеть того, кто крикнул. И каждый забыл собственный страх, увидав старого лодочника Кайонго. Это он требовал смерти ребенка своей бывшей жены.

Старейшина удовлетворенно улыбнулся и посмотрел на Кайонго с благодарностью. Но старый лодочник отвернулся и, нагнувшись, несколько раз плюнул на землю так, чтобы никто не видел. Благодарный взгляд старейшины был ему неприятен. Он вспомнил, что именно этот старик передал ему кнут, чтобы избить жену.

Но голосом Кайонго народ сделал свой выбор. Теперь старейшины должны были решить судьбу девочки.

Вождь Мваунгве кивнул головой несколько раз, когда старейшины сообщили ему о выборе народа. Потом он пошел в свою хижину, спотыкаясь, с трудом находя дорогу.

— Он скоро умрет! — прошептали в толпе.

Старейшины, оставшиеся в шоте, долго совещались. И решили, что в жертву можно приносить только взрослого человека, а не ребенка. И старейшины опять пошли к вождю.

— Все наши несчастья начались, когда в селение вернулась Ньякайонго. Никто на нас не хотел, чтобы она осталась тут. Но Кавина просила тебя, и ты…

— Я?..

— Отдай нам Кавину, — сурово сказал старейшина. — Мы избираем ее.

Вождю что-то сдавило горло, и он не мог произнести ни слова. Он попробовал было встать, но силы покинули его, и он упал на землю. Даже по взглянув на лежащего без чувств вождя, старейшины вышли из хижины и сообщили народу свое решение.

И имя Кавины потерялось в темноте ночи, в глубокой тишине ее.

Лежа на циновках, люди не могли заснуть. Жены с беспокойством глядели на мужчин, не решаясь ни о чем спрашивать. Они уже знали, что сначала дочь Ньякайонго была обречена стать жертвой, и не грустили об атом. Но женщины не хотели, чтобы Кавина, хотя она и была чужеземкой, обагрила своей кровью их землю. Они любили эту добрую чужеземку, и теперь сердца их сжимались от жалости.

Вождь Мваунгве, сидя на корточках около Кавины, молча смотрел на нее. В углу, перед костром, скрестив ноги, дремал колдун. Вождь тихо позвал его и показал на женщину.

— Она спит? — спросил он.

И колдуй кивнул головой. Тогда вождь поднялся и вышел из хижины. Он не мог больше оставаться здесь, рядом с безумной, которая скоро проснется, и тогда селение наполнится ее предсмертными криками. Он не хотел также возвращаться в хижину, где первая жена прожужжала ему все уши жалобами на Кавину, из-за которой вождь забыл своих остальных жен и внес этим беспорядок в гарем. Вождь не хотел рассказывать первой жене, что произошло. Пускай мвата-мвари не знает, что на восходе солнца ненавистная ей чужеземка будет принесена в жертву богам. Кто-то должен умереть сегодня во имя спасения народа…

Холодный ночной ветер повеял смертельным холодом. Согнувшись, вождь побрел в шоту и присел около потухающего костра. Вокруг никого не было, и над селением стояла полная тишина.

Зажав голову руками, вождь сидел так до рассвета, стуча зубами, по в силах подняться. Резкая боль, как раскаленное копье, пронзала его грудь. Он вздыхал глубоко, тяжело и громко.

Вдали запели петухи. Небо посветлело за рекой.

Собрав все силы, вождь тяжело поднялся и вышел из шоты. Голова у него закружилась, все потемнело перед глазами. Он схватился за какой-то шест ограды, но ноги подогнулись, и он упал головой вперед, на землю, мокрую от росы. Приступ сильного кашля потряс его тело, и рот наполнился горячей кровью. Капли нота выступили на лбу. Он оперся на одну руку, пытаясь подняться. И ему показалось, что земля уходит из-под него, в ушах зашумело. Ночь опустилась на его глаза. Он еле слышно застонал и прижался холодным лбом к влажной траве.

Птицы запели, приветствуя солнце. На полях раскрылись цветы, наполняя воздух сладким ароматом. Легкий ветер качнул верхушки высокой травы. А вдали солнечный луч прорезал голубую линию горизонта. И над равниной вспыхнули языки пламени.

Вождь Мваунгве, вытянув руку, судорожно царапал землю кончиками искривленных пальцев. Потом рука его перестала шевелиться, дыхание остановилось, и он остался молчаливым навсегда, своей смертью умилостивив богов.

Продажа рабынь бангала, известных своей красотой и трудолюбием, на этот раз будет происходить на вершине горы Тала-Мунгонго, там, где совсем недавно появилось, как орлиное гнездо, селение вождя Касанже. Весть об этом в течение многих дней сообщалась грохотом барабанов и передавалась из уст в уста.

Давно-давно сквозь непроходимые лесные заросли были протоптаны работорговцами дороги в сторону Касанже. Но только теперь впервые, слушая равномерные, протяжные голоса барабанов, люди узнавали, что невольничий рынок не откроется, как бывало, в глубине ущелья, где жили жага, куда раньше сгоняли кнутами людей, проданных в рабство, из селений лунда, киоков, луба, касонго и других народов из края Великих озер, с зеленых равнин, из опаленных зноем краев охотников на антилоп.