Владимир Сисикин - Сыщик

— Если спросят, — сказал он, — мы мастера. Я произвожу телевизоры, — при этом Щербатый внушительно помахал лопатой, — а ты ремонтируешь отделочные работы.

— Что я делаю? — удивился Носорог.

— Нет, это я… то есть он! Правильно: он ремонтирую телевизоры, а я производишь отделочные работы. Вот так.

И Щербатый стал копать пол. Отколупнул одну паркетину, другую.

Носорог некоторое время следил за ним в полном оцепенении. Потом выхватил у Щербатого инструмент и, как спичку, сломал деревянную ручку.

— Пропуска! — приказал он.

— Какие пропуска? — возвысил голос Очкарик. — Какие могут быть пропуска, когда нас комендант вызвал!

— Я — комендант! — грохнул Носорог.

В тишине где-то стрекотала, заливалась, хихикала звоночком пишущая машинка.

— Ах, это вы, — улыбнулся Очкастый, — очень приятно было познакомиться…

И повернулся, чтобы уходить.

— Сто-оп, — сказал комендант, — субчики-голубчики…

И начал с яростью втягивать в себя воздух.

В этот момент Очкастый выхватил из кармана спринцовку и пустил длинную струю хлороформа в широкую, словно кружка, ноздрю Носорога.

Глаза коменданта закатились, голова запрокинулась, он вздыбился и, чиркнув рогом по потолку, грохнулся навзничь. На живот ему обрушился кусок штукатурки, и на потолке образовалась серая рана, очертаниями напоминающая Африку.

Комендант сладко посапывал во сне.

— Мамочка, — пробормотал он, — укрой ножки… Щербатый захохотал и тут же получил по морде.

— Остальное потом получишь, — сказал Очкастый, — а теперь ходу. Ноги-ноги давай. У нас осталось несколько минут. Идти по-деловому, но не бежать.

Сообщники миновали несколько коридоров, когда за поворотом застучали торопливые копытца. Показалась прелестная Лань Лесная. Передние копытца у нее были покрыты перламутровым лаком, на шее играли янтарные бусы.

— Простите, — обратился к ней Очкастый, — вы не скажете, как найти студию? Видите ли, мы мастера…

— Идите за мной, — улыбнулась Лань.

У самой двери студии их нагнал Жора Уж, извивающийся молодой человек в обтянутом поблескивающем свитере. Он был редактором «Новостей».

— Ланя-Ланя-Ланечка, — пропел он, — вот тебе текстик, срочное сообщение для населения. Прочтешь перед сводкой погоды.

— Где вы раньше были? — сморщила носик Лань. — Что там случилось?

— Трое каких-то преступников сбежали. Особо опасных.

Очкастый и Щербатый переглянулись.

— Это нам кстати, — хищно шепнул Очкастый.

— Ах, какой ужас! — сказала Лань, с опаской беря текст. Жора склонился к ее ушку:

— Ах, Лань Лесная боязлива! Я провожу вас сегодня домой. Вас не ограбят, ваши красивые бусы останутся при вас…

Щербатый, не сводя глаз с дорогого украшения, шепнул:

— Встретилась бы она нам в темном переулке, да?

— Тсс! Приготовься к операции. Хлороформ… Лесная ушла в студию. Жора посмотрел ей вслед,

поиграл раздвоенным язычком и скользнул вверх по лестнице.

Над дверью загорелась красная надпись:

НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ПЕРЕДАЧА.

Очкастый прочитал, ухмыльнулся и вошел. Щербатый двинулся следом.

На экране телевизора в кабинете Добермана-Пинчера, блеснув очками, появился Крот.

Он по-хозяйски уселся за стол радом с дикторшей и махнул лапой.

— Иди, не бойся!

Возник Крыс с нахально-застенчивой улыбкой.

— Подвинься, ты! — свистящим шепотом сказал он Лани, плюхнулся на принесенный с собой стул и ойкнул. Болело от лопаты.

Лань посмотрела налево, направо и начала сползать со стула.

Крыс галантно подхватил ее и унес. Через несколько секунд он вернулся, ухмыляясь. Из кармана его свисал кончик янтарных бус.

— Ну что же, уважаемые телезрители, — начал Крот, — фотография вам вроде бы ни к чему. — Он взял со стола, аккуратно сложил и порвал снимки.

— Мы здесь собственной персоной, прошу любить и жаловать. Ваша попытка упрятать нас за решетку, увы, не увенчалась успехом. Наоборот, мы пришли в каждый дом. Советую в дальнейшем не посягать на нашу свободу. Любой, кто задумает это, поплатится, и поплатится жестоко. Чтобы утверждение мое не было голословным, я обещаю в ближайшее время привести в исполнение смертный приговор, который я вынес так называемому сыщику Шарику. Он знает, за что. Шарик, может, ты меня слышишь?

— Слышу, — машинально сказал Шарик в экран.

Так вот, — продолжал Крот, — считай, что ты уже покойник. Это, как видишь, я заявляю при тысячах свидетелей, а мое слово твердое. Не обойду я своим вниманием и жителей дома № 1 на улице Дружбы. Теперь я не тот жалкий полуслепой инвалид, которого вы толпой загнали в угол. У меня теперь есть очки, и я очень хорошо вижу. Во всяком случае, я сумею разглядеть такую крупную фигуру, как Иван Иванович Слон. Слышишь, ты, устроитель воскресников?!

— Ну, Слона я на себя беру, — вставил Крыс, — у меня с ним старые счеты. Слышь, лопоухий?

— Я требую беспрекословного повиновения от жителей города, — заявил Крот. — Мое требование на первый взгляд может показаться смешным. Но я знаю, что говорю. Я уничтожил все аптеки и медицинские склады, но часть лекарств взял себе. И вот смотрите, что получается. В каждом доме есть тот, кому необходимо лекарство. Может, это бабушка. Может, дедушка. Может, ребенок. Вы, конечно, не захотите, чтобы болезнь у них обострилась и они умерли. Поэтому вы приползете ко мне на коленях и будете клянчить таблеточку. И если среди ваших близких нет больных, то они обязательно есть среди ваших соседей и знакомых. А вы ведь не захотите, чтобы несчастье постигло даже и незнакомого вам! Конечно, конечно, не захотите, я вас знаю!

Ваша слабость в том, что вас много и вы любите друг друга.

Моя сила в том, что я один и никого не люблю. — Крот усмехнулся. — Кроме себя, разумеется…

А если вы откажетесь от моих условий, в городе, лишенном лекарств, начнутся страшные эпидемии. Тиф, чума, холера скосят вас поголовно, и вы умрете в страшных мучениях.

Поэтому вам не остается ничего, кроме беспрекословного повиновения. — Глазки Крота загорелись за мощными линзами очков, он вдруг вскочил и закричал: — Я буду раздавать жизнь и смерть! Я! Вы сами свяжете и приведете ко мне моих врагов! Я! Я буду казнить и миловать! Я! Я!

Доберман-Пинчер, Шарик и Овчаренко смотрели на экран словно загипнотизированные: так поражало в Кроте сочетание опасного глубокого расчета с дикой ненавистью и самовлюбленностью.

— Овчаренко, — скомандовал начальник, — поднимай Школу по тревоге! Пока он распинается, доберемся до телецентра!

Руслан выскочил из комнаты.