StEll Ir - Сказки детского Леса

…эх путь-дорожка фронтовая, когда уже поровну любое термоядерное пришествие… только ножки топ-топ да глаза всё без сна без сна… тут до весны рукою подать тут вечная на всю жизнь осень… тут ласково постелен под ноги горячий расплавленный наст… тут можно… оно… совсем… не дойти… топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки, топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки, топ-топ ножки хлоп-хлоп глазки… недетворячее это занятие – ходить по огню босиком, да попробуй их упреди… недетворячее это занятие… хотя как знать…

…это просто не было ничего вокруг… давно уже и почти совсем… это была пустыня – дочка огня… большого и очень жестокого… потому что сгорели и камни… потому что огонь забыл пощадить даже землю и превратил её в мёртвый обесточенный наст…

если тихо-тихо идти то с собой всегда по пути… Аленька потихоньку по чёрной выжженной насовсем земле шла… тихо тихо переступала ногами оно и не так чувствовалось что уже давно очень нечего пить и кушать… кушать и главное пить… ногами оно по осколкам земли перебирать тоже не сказка было только важнее бы было покушать и главное бы попить… но этого ничего не было и поэтому Аленька тихо шла…

Тихонько-тихонько… пустыней идти горячо и она не смеялась совсем…

Не боись теперь никого, это эхо просто теперь. Из того волшебного замка, что за рекой. Там чудовище ты думаешь уснуло? Или умерло:?

Посмотри к тому замку серебряная дорожка по бирюзовому льду речки. Сумеюшка моя, сумей пройти не скользнуть. Там не станет смеха от лёгких холодных иголочек внутрь тебя. Посмотри как страшно бывает холодно жить!

А оно неразумнэ пошло. Пошло дитё в рай! Она тихонько брела по ледку и лёд не был горячий, потому что давно уже был никакой. Ленинградские блокадные ночки всегда так мне холодны как холод шёл в её ножки. Но то время тихо шло.

Человеков с обмороженными ногами надо лечить и её отлечивали потом живой и мёртвой водицей два добрых старых ворона. Ворон-он и ворон-она. Они смеялись туберкулёзным смехом «кха-кха» и не боялись в своей жизни уже ничего.

А тогда не страшно стало уже, потому что волшебный берег из чисто пушистого стал просто совсем изумрудным. И часы на стене стали тикать и дальше идти. Аленька там спала.

А потом она пошла дальше. Потому что замок был построен из чистого огонь-рубина и развалины синего мёртвого сапфира окружали его.

- Ты умеешь уже ходить между синих, страшных деревьев? - спрашивали они склоняясь тёмными ночами ей на плечико и она стонала легко. Синие развалины светились мёртвым огнём несуществующего больше счастия. Они осыпались синими, страшными стёклышками колких льдинок ей прямо в глазаньки… на исстребление пошёл весь мир… низачем из за стёкол становилось видно его. Замок рвался огнём. Алый рубин рвал и жил огнём внутрь. Аленька близко к нему стала и не осталось совсем ничего. Остался тот большой алый каменный зверь. Они потом писали и говорили в газетах – какой странный был зверь! И так умер ещё! Смотрите, он же есть! Вот, стоит на лапах. Скала теперь. И такая красивая, красная, прозрачная. Светит всем. Разве это умер! Но Аленьке было не уметь понимать и она входила маленьким тёплым огоньком ласковой тёплой свечки в его рассвирепевший в рубине оскал…

Хорошо, что эта планета оказалась не единственной во вселенной. Потому что где-то очень далеко. Где даже и не видели мы с тобой никогда с нашей маленькой доброй Земли. Там в далёком запределье заплакал новый малыш. Ему опять приснилась сверхновая в небе звёздочка. А ещё на другой планете я их там и посадил и Аленьку и еёйное это чудовище. Хай сидют.

Он знал куда идёт. С рождения знал и даже уходившая временами память не могла заставить забыть. Так память обрела верность и теперь человек непрерывно уже знал куда он идёт.

Чаща свирепого непроницаемого взгляду леса тьмы лишь охраняла, провожая теперь. В небе той ночи не было уже ни одной звезды, но в непроходимом во мраке лесу человек знал, куда он идёт, и он шел, не тревожа тишину уставшего в непроглядности леса. Деревья спали, сложив свои могучие чёрные кроны на плечи друг другу, и где-то в далёкой вышине ветер шевелил чёрные листья спавших деревьев. Под ногами могучих деревьев шёл человек.

Когда-то он был знатен, когда-то он был безумно богат, когда-то он был мудр. Всё теперь уместилось в крошечном уголочке большого человеческого сердца. Когда-то его звали принц Звёзд. Теперь он был человек. И человек знал, куда он идёт.

Дракон был обязателен как само время. Грозный непобедимый дракон встал на пути, заслоняя всё необходимостью битвы. Но человек знал, куда он идёт.

Чаща чёрного леса раздвинулась светом окровавленных факелов, оставляя человека и непобедимого дракона на поле битвы.

- За смертью пришёл ты, человек, - в гневе дракона содрогнулась спящая чёрная земля. Замерло тогда всё вокруг от ужаса предвкушения последнего смыкания пасти дракона, но тихое успокаивающее в ответ: «Всё хорошо, мой малыш, я пришёл за тобой».

И крылья дракона плавно на чёрную землю, и грозный взгляд в доверчивость детскую, прятавшуюся так долго… И спокойное очень глубоко входящее в душу: «Уже не страшно ничего. Я нашёл меч-кладенец, малыш. Я превратил его в утренний свет. Теперь всё хорошо, больше никогда не будет смерти».

Факелы погасли, последними отблесками пожелав спокойных снов утешенному навечно дракону, засыпавшему с улыбкой на мягкой ночной траве, в уголке человеческого сердца.

Сердце билось спокойно и ровно, и человек шёл, зная, куда он идёт.

Но грязь под ногами мешает идти. Грязь засасывает, оставляя возможность захлебнуться. И скелеты погибших людей, деревьев и трав не хотели тогда ещё отпускать от себя кого-нибудь по тропам в неизвестное далеко. А человек знал, куда он идет, и грязь была только матерью сырой землёй под его ногами. Больше не затягивало, оставаясь лишь позади в глубоком покое, не забирало, отдавая любимому возможное всё. Ступавшая нога обращала грязь бывшую в спутника и хранителя. И хранимые не резались о камни ступни. И погибшие люди, деревья и травы тогда уже точно узнали и запомнили зачем ушли они в сырую мать землю. Они знали теперь, куда идёт человек.

Лихо тяжёлое отнимет последнее, что было ещё, расчленит аккуратно и сложит в разбросанные в дремучем лесу уголки. Руки вывернутся из послушных суставов, ноги ненужностью покинут, плоть в тысячи клочков и безумие не затеплится уже в глазах. Тогда лихо тяжёлое возьмёт ещё себе память и отнимет последние стонущие в отрыве чувства. И оставшиеся в живых жители леса ещё раз поклонятся лиху тяжёлому, принявшему ещё одну жертву. Да только человек знал, куда он идёт.