Вацлав Ржезач - Волшебное наследство

— Убил? — в испуге вскричал герцог и, побледнев, отступил подальше, смешавшись с толпой телохранителей, которые тут же сделали шаг вперед и приставили свои алебарды к груди мастера Войтеха.

— Никого я не убивал, — звучно отозвался мастер Войтех. — Я не волен распоряжаться чьей-либо жизнью, не в праве ни казнить, ни миловать. А на убийство решился бы либо для самозащиты, либо для защиты других или же отстаивая всеобщие права. Эти негодяи пытались меня избить, да что-то застряли внизу вместе со своими алебардами, так до сих пор и не могут их вытащить.

— Ты будешь говорить, когда тебя спросят, — прервал мастера герцог и, обратившись к привратнику, спросил: — Почему его не задержала охрана на лестнице и отчего они там так вопят?

— Не могут сдвинуться с места, ваша светлость, — поколебавшись, сокрушенно ответил слуга.

— Как это не могут сдвинуться с места?! — воскликнул герцог. — Отчего это вдруг?

— Ведать не ведаю, — в полном отчаянии и тоске прошептал привратник. — Их словно к месту приковали.

Герцог недоуменно огляделся вокруг, словно спеша узнать, откуда пришла опасность. Но увидел лишь смущенные и испуганные лица. Тогда он сделал знак телохранителям и пошел вперед, чтобы своими глазами убедиться, отчего это так странно и загадочно ведут себя охранники.

Далеко от того места, где разыгрывалось это действие, в голове охваченного сном мальчугана мелькнула тревожная мысль: как бы его отца не обвинили в том, что он и есть колдун, пригвоздивший стражников к полу. «Ладно, хватит с вас, — решил мальчик. — А ну пошевеливайтесь!»

И на широкой парадной лестнице замка результат принятого им решения обнаружился тут же самым неожиданным образом.

— А ну пошевеливайтесь! — произнес спящий мальчуган, и стражники, до сих пор беспомощно дергавшиеся на месте, тут же зашевелились.

Словно неведомые крепкие путы, державшие их, вдруг порвались, и солдаты как снопы повалились на лестницу и покатились по ступенькам, поднимая своими алебардами невообразимый грохот, и вскоре внизу образовалась целая куча мала.

Герцогу — именно в этот момент он оказался на лестнице — представилась уморительная картина, которая могла бы развеселить любого смертного, только не этого честолюбца, чья душа была мрачна и обуреваема злыми умыслами. Выходит, вот она какова, всесильная стража! А еще призвана обеспечивать его личную безопасность и держать в страхе город! За последние дни ему уже второй раз приходилось сталкиваться с тем, что он и его окружение стали игрушкой каких-то таинственных сил и силы эти науськивают его солдат друг против друга: то они лаются, будто свора обезумевших псов, то их уносит прочь порывом неодолимого вихря. Солдаты огромным громыхающим клубком катались по полу, пытаясь выпутаться, оторваться друг от друга и подняться на ноги. А те, кому это удавалось, стояли и раскачивались из стороны в сторону — вероятно, при падении у них помутилось в голове, а среди кувыркающихся тел они чуть не задохнулись. Все выглядели донельзя смехотворно. Отыскать потерянное оружие оказалось невозможным, каски закатились бог весть куда, а растерзанные панцири болтались как попало: у одного — на правом, у другого— на левом плече, будто расколотые орехи или ракушки.

При виде этой картины герцог чуть не задохнулся от злобы и, разразившись воплем, принялся скакать и топать ногами — ни дать ни взять раскапризничавшийся мальчишка.

— В тюрьму всех! А самые тяжелые кандалы — предводителю! Вдвое тяжелее, чем остальным!

Половина личной охраны герцога двинулась, дабы исполнить его приказание и загнать своих дружков в мрачные подвалы подземелья. Не станем их жалеть, они получили по заслугам, не сделав ничего, чтобы облегчить участь узников, наоборот, мучали и терзали их, не дожидаясь прямых распоряжений. Любой вид правления нуждается в исполнителях, а такой власти, которая лишает людей свободы и подавляет личность, милее всего мучители и убийцы.

Приказ был приведен в исполнение, герцог повернулся и, сопровождаемый поределой охраной, пересек приемную и вернулся в залу. Двери остались распахнутыми, и вскоре привратник в роскошной ливрее, смахивавший на попугая, провозгласил, что слушание дела начинается. Скорее всего, ритуал этот был формой лести, которую расточали герцогу лицемеры, выискивавшие любой способ угодить властителю и в будущем обеспечить себе его заманчивое благорасположение. Всей гурьбой они ринулись в залу, не ожидая, когда их назовут по именам, и опять выстроились вдоль стен.

Мастер Войтех остался в передней один.

— Уходи, отец, — снова произнес ему на ухо голос. — Сейчас самый верный момент.

— Нет, мой мальчик, — твердо стоял на своем мастер Войтех. — Видать, мне назначено сыграть роковую роль в судьбе этого ничтожного самозванца. Разве можно отречься от такой миссии только из-за страха за свою жизнь? Нет, голубчик, ведь ты и сам стал бы стыдиться за своего отца. Есть на свете кое-что поважнее, чем любовь к семье, и имя этому — свобода для всех, кто хочет быть независимым, и справедливость для всех, кто к ней стремится. Я остаюсь.

— Чего ты тут болтаешь, негодяй? — воскликнул привратник, только что вернувшийся из приемной залы. — Надо же, стоит и разговаривает сам с собой. Видать, умом в тюрьме тронулся. Ступай, герцог желает поговорить с тобой, да гляди, веди себя пристойно, а не то получишь — вон какая у меня палка.

И он потряс перед мастером своей массивной изукрашенной тростью, вроде той, какой размахивают капельмейстеры военных духовых оркестров.

Ах, как великолепна была приемная зала — лучше и не вообразить! Стены блестели позолотой, как богатый сундук для услаждения скряги, отливали пурпуром, словно кровью, пролитой руками алчных убийц, и сияние дня отражалось в хрустале канделябров, — казавшихся капельками слез, что струятся денно и нощно из глаз несчастных, обреченных жить в неволе. А у противоположной стены, прямо напротив двери, занимая пять ступенек, стоял золотой стул с высокой спинкой, изукрашенный искусной резьбой и обтянутый ярко-красной материей, изрядно смахивавший на трон. На нем восседал герцог Густав, едва достававший до пола своими коротенькими ножками в сапогах с раструбами.

Посередине залы, меж собравшимися гостями в роскошных нарядах, на сверкающем паркете, покрытом бесценными коврами, фигура мастера Войтеха, избитого, в порванном грязном платье, выделялась как пятно на белоснежной скатерти.

Превозмогая мучительную боль от нанесенных ему ран, шапочник неспешным вольным шагом приближался к герцогу, держась прямо, будто посланник могущественнейшего из владык. Вокруг шпалерами выстроились визитеры, и среди них раздавался ропот удивления и неодобрительных реплик. Сжимая в руке свою изукрашенную трость, привратник важно следовал за мастером.