Вацлав Ржезач - Волшебное наследство

Здание возвышалось на Большой площади. Вокруг нее были расставлены тайные посты — дежурные подмастерья скрывались за полуприкрытыми воротами или за колоннами галереи. Они должны были вовремя предупредить горожан и стянуть сюда своих людей, если бы возникла угроза опасности. Караульщиками были подмастерья из различных районов города; хорошо вооруженные, они могли бы оказать сопротивление даже и превосходящим по силе войскам. Может, всем им следовало собраться вместе да и выступить сообща против герцога и его солдатни, разделаться с ними раз и навсегда. Кто знает… Но они дали слово, что не сделают ни единого необдуманного шага и вообще ничего не предпримут, пока не станет известен результат ночного заседания сената.

Стало быть, на заседание сената его члены собираются тайком, крадучись вдоль темных улиц города, где нет даже фонарей, пробираются, будто разбойники или злоумышленники! Но где же это видано, где слыхано что-либо подобное? И тем не менее члены сената с охотою откликнулись на призыв Гинека Прубы и пришли все, за исключением узников герцогского подземелья.

До всех уже дошли удивительные слухи об истории шапочника Войтеха. Слухи были недостоверные, сообщалось в них о событиях невероятных, почти чудесах. Многих влечет сюда любопытство, хотя люди трепещут от страха: а ну как о ночной сходке пронюхает герцог и на их голову обрушатся еще более страшные несчастья? Однако большинство — суровые, мужественные люди, они решились на этот шаг сознательно, ведь слишком невыносимым стало бремя несправедливости и давно мечталось о том, чтобы смелым поступком своих граждан город сбросил власть поработителя и вновь обрел свободу.

В высоком небе над крышами домов сияют осенние звезды, и люди поднимают к ним взгляды, словно там начертаны чудесные письмена и можно прочесть, что ожидает в будущем город и их самих. Заметив нетопыря, мечущегося в неслышном кривом полете, или услышав гулкое, наводящее тоску уханье совы, они зябко поводят плечами, вздрагивают, кутаются в плащи и, полные мрачных предчувствий, спешат побыстрее добраться до цели.

Случается, столкнутся двое-трое возле запертых дверей сената и отвернутся в испуге — словно боясь признать друг друга, пусть даже вокруг кромешная тьма. Но всегда находится смельчак, который тихонько постучит в двери условным стуком — три раза по два удара, — и по этому знаку ворота неслышно отворяются.

— Кто там? — спрашивает незримый привратник.

И они отвечают громким шепотом:

— Дом и свобода!

И их впускают внутрь.

Зала заседаний — высокая и просторная, куда выше и шире приемной герцога. Скамьи расположены тут полукружьем, по секторам, уменьшающимся по мере приближения к кафедре, где когда-то сидели председатель сената и его консулы.

Изумленные горожане вступали в залу, пылавшую огнями огромных свечей. Для столь необычного случая их доставил сюда восковых дел мастер Якуб Пах, тоже один из членов сената. Он был обласкан герцогом, поскольку тот заказывал у него самые дорогие восковые свечи и никогда за них не платил.

Ослепленные столь ярким светом, ни один лучик которого не должен проникнуть на улицу, вошедшие стоят как громом пораженные. Разглядывают залу. Ее высокие окна завешены тяжелыми, плотными шторами, их повесил тоже один из сенаторов со своими помощниками — сукновал Ян Кулих.

Скамейки заполняются, каждый занимает свое место, где он сидел, когда еще слово сенатора было весомым для судеб города. Пришедшие шушукаются, перешептываются меж собой. А кто же за председательским столом? Ну конечно, Гинек Пруба. Он ведь и собрал всех сюда. Некоторые из тех, что поехиднее, спрашивают: а по какому это праву он там уселся? Разве герцог не освободил его от этой обязанности? Но этих злопыхателей тут же одергивают. Какой еще герцог? Это сенат, и здесь герцог не имеет права голоса. Все в растерянности. Страх, поселившийся в их душах, нашептывает: а нет ли среди них изменника? Вот они собрались, а может, уже загодя задумано предательство? Вдруг, откуда ни возьмись, возникнут солдаты герцога и заберут всех до единого? Зачем мы, собственно, сюда пришли? — задают себе вопрос другие, побойчее. Значит, подоспело время рассчитаться. А кто это рядом с галантерейщиком? Плечистый здоровяк Петр Иха. Ну, сосед, если уж пришел и этот неторопливый тугодум, держу пари, дело серьезное. А кто этот мозгляк? Да ты что, ослеп, приятель?! Это же шапочник Войтех. Боже, как они его отделали! Не узнать. Похоже, будто синие тени залегли на лице, а ведь это раны и синяки. Вот он, ваш герцог, так-то он обращается с честными ремесленниками и горожанами, если они отказываются дуть с ним в одну дуду. А кто этот парнишка в такой смешной шапчонке — тот, что стоит рядом с мастером Войтехом? Да ведь это его сын, а о его шапочке ходят такие удивительные слухи! Пусть себе болтают, коли охота, но какое отношение имеет он к председательскому столу?

Пан Гинек Пруба поднял председательский молоточек и положил конец дальнейшим догадкам и пересудам.

— Друзья, — произнес он звучным и твердым голосом, — я надеюсь, мы все в сборе. По крайней мере, те, кто хотел или мог прийти. Я созвал вас потому, что несправедливость, бремя которой мы несем по собственной слабости и неосмотрительности, достигла предела. Город Дом извечно был вольным городом, не подчинялся никому и ничему, разве только тем законам, которые сами определяли свободно избранные представители. История города сохранила память о многих набегах, предпринимавшихся дерзкими захватчиками и грозивших лишить нас самостоятельности. Но все они — об этом вы можете прочитать в книгах, да и без них, наверное, знаете, — потерпели крах у крепостных валов этого города, сломленные решимостью и мужеством его обитателей. Как, спрашиваю я, могло случиться, что мы лишились свободы, столь нам всем дорогой и оплаченной кровью предков?

Пан Пруба смолк, и в зале заседаний воцарилась мертвая тишина. Члены сената сидели низко опустив головы. Вдруг тишину разорвал чей-то хриплый голос, и все оглянулись — поглядеть, кто это кричит.

— Какая уж там свобода! — загудел этот голос. — Одно мошенничество! Разве не правда? Подтверди-ка, пан Пруба! Мошенничество, от которого хорошо было лишь тебе да кое-кому еще. Хаос и неразбериха — вот и вся свобода; любой глупец мог трепаться о делах города, неважно, смыслил он в них или нет. Болтали, болтали, а дело не делалось. Над Домом все издевались, это был город людей, слабых духом, неспособных отстоять свою честь. Теперь город в надежных руках, руководит им единая воля, наступил конец болтовне, пришло время действий. Честь города будет защищена, враги разбиты, и наступит новая эра его великой истории.