Сергей Черепанов - Озеро синих гагар

Начал отмерять пашни и покосы сразу от Старой рощи. Тут земли черные, без суглинков, без солонцов, палку воткни, так и то из нее дерево вырастет.

А уж талица шумела вовсю: ручьи текли; на прогалинах молодая прозелень; соком березовым пахло; грачи гнезда чинили.

Мешкать было недосуг. Вот-вот талые воды схлынут в лога, пашни подсохнут, прогреются, надо сеять начинать.

За один день Андрей Кондратьич обмахал саженью поля до Холодной пади, а там, возле пади-то, прежде самый заглавный богач из нашей деревни, Флегонт Никитич, хозяйничал. У него весь лес был огорожен пряслом, в загородке изба полевая, навесы для коней. Он сюда нас, ребятишек, за ягодами и груздями не пускал. Только залезешь к нему в загородку через прясло, он сейчас же выбегает из избушки с ружьем, да горохом, не то солью в спины палит.

Вся эта благодать Флегонта по земельному перемеру досталась бабам-солдаткам Татьяне Череде и Анисье Ступочке.

— Ну, — сказал им Андрей Кондратьич, — ваше счастье, бабы! Теперича вы из нужды вылезайте, сейте хлебушко на здоровье, а из лесу себе ставьте дома новые.

А Флегонт в драку на Андрея Кондратьича кинулся: глаза горят, сам от злости в ознобе корежится, в руке топор.

— Всех порешу, — кричит, — не смейте мою землю трогать!

Бабы, конечно, от страху сразу наутек бросились, мужики, кои делить землю помогали, посторонились и в кусты подались, — не ровен час, от злодея добра не дождешься! Лишь Андрей Кондратьич ни шагу назад не ступил, сгреб его и вместе с топором в болото забросил.

— Искупайся в холодной воде, охолонись!

И на добавок внушил:

— Ой, не балуй, Флегонт, супротив народной власти! Худа наживешь…

Пока опять мужики и бабы собрались, да пока Андрей Кондратьич с ними судил-рядил, как поделить землю Флегонта, чтобы ни Татьяна, ни Анисья в обиде не остались, день кончился, туман с пади начал подыматься. Уговорились отложить работу на утро. Мужики с бабами ушли в деревню ночевать, а дядя Андрей на месте остался. Я-де утром-то пораньше встану и до вашего прихода обойду поля.

Разложил он на еланке костер, высушил одежу и сапоги и раздумался о самом себе. Скушная прошла жизнь, со всех сторон никудышная. Что же это, право, за жизнь, ежели сила в тебе пропадала! Это ведь одинаково, что взять сто рублей, положить их в карман, а самому с голоду подыхать. Ни тебе радости, ни людям! Этак-то пройдет твоя пора, и добрым словом никто не помянет: был на свете, а все равно, что и не был!

Жалко ему стало себя. Вот, дескать, теперич родиться бы, или помолодеть бы, так развернулся бы на оба плеча, поробил всласть! Перво-наперво на протоках и на ручьях мосты бы поставил, чтобы кони не надрывались. Наготовил бы бревен и срубил бы для школы новый сруб-дворец деревянный: ну-ко, парнишки-ребятишки, садитесь за буквари, хватит вам на полатях тараканов считать, умом запасайтесь, не зря от Ленина Советская власть пришла! Э, да мало ли какие нужные дела можно руками поднять…

Шибко задумался-то, даже в костер корья подбросить забыл и не услышал, как позади сухие сучки под чьими-то ногами хрустнули, не заметил морды козлиной, которая из чащи высунулась.

Спохватился, да поздно! Руки, ноги оказались накрепко связанными, а сам уже на елани лежит, в темное небо смотрит. Заворчал было:

— Что за оказия, кто балует?

Тут над его ухом по-козлиному замемекало, козлиный дух в нос шибанул, а в бок вострые рога уперлись.

Вгляделся Андрей Кондратьич: да ведь это Флегонт в козлином обличье! Та же борода сивая клинышком, та же нижняя губа отвислая, и в одной мочке серьга медная болтается. В деревне никто из мужиков на ушах серьгу не носил, только этот Флегонт. И не сам он ее вздел-то в мочку, а старуха одна прохожая. Попросила она у него с устатку квасу попить, он даже простой воды не подал, вот старуха и наказала: «От тебя-де для людей, как от козла, — ни шерсти, ни молока! Так век козлом и промаешься, пока какое-нибудь доброе дело не сделаешь, а в залог на то, вот эта серьга медная». Соседи Флегонта сказывали, будто с тех пор по ночам у него обличье стало меняться, он дома ночевать не оставался, в загородку уезжал и до утра по лесам бегал. Дядя Андрей над такой байкой, бывало, смеялся, — врут соседи, не дорого берут! — да вот случилось, самому пришлось повстречаться.

Двинул он плечами, поднатужился, — порвать бы путы! Не то злодей бок прободает рогами. Раз, два взял — не берет! Из конопли веревки скручены, хитрыми узлами завязаны.

— Ой, наживешь-таки себе худа, Флегонт! — опять предупредил Андрей Кондратьич, — сполна за меня ответишь, коли жив не останусь!

Замемекала козлиная образина, прицелилась, было, прямо в грудь ударить, но ведь известно: козел хоть и любит в чужом огороде капусту глодать, все же оглядывается.

Вот и надумал Флегонт за собой следы скрыть. Как раз рядом с еланкой между берез муравьи городище построили. Переволок он Андрея Кондратьича туда, поверх муравьиного городища положил. И так-то это ему пришлось по уму, даже от радости подпрыгнул вверх. Уж чего проще: на съедение отдать! Все останется шито-крыто.

И убежал.

Чует Андрей Кондратьич, муравьи к нему под рубаху поползли. Ну, думает, до утра не дождаться, красной зорьки не повидать. Кому-то иному придется перемер земель доводить до конца.

Поворочался еще на боку, попытался встать и задел головой что-то мягкое, как варежка. Замельтешили на березах светлячки, колокольчики полевые на елани зазвенели, огнецветы заполыхали.

Посмотрел Андрей Кондратьич ближе — вовсе это не варежка, больше похожа на ремезово гнездышко или на пестерюшку с крышечкой. Только пестерюшка не простая, не из лыка, не из краснотала плетеная, а из конского волоса выткана и на ветку привешена. Открылась на пестерюшке крышечка, а там вроде спаленка, вокруг пухом выложена, и сидит на том же пуху девчушка, сладко-спросонья позевывает.

— Это ты, — спрашивает, — дядя Андрей, меня потревожил?

— А ненароком я, — отвечает Андрей Кондратьич, — в темноте-то было незнатко, ночь ведь, а тут меня мураши шибко кусают. Хотел веревки порвать.

— Кыш вы, мураши! — прикрикнула девчушка из пестерюшки. — Не смейте человека трогать! Соберитесь-ко все вместе, зубами путы перегрызите, а ты, дядя Андрей, уж сделай милость, поправь им городище, где придавил.

Размял руки-ноги Андрей Кондратьич, пособил муравьишкам и рассказал, как и почему тут оказался.

Девчушка из пестерюшки-то по серебряной лесенке спустилась, встала на пенек, фонарик подняла.

— Ладно, дядя Андрей, ты поутру свое дело продолжай, а уж я сама с Флегонтом управлюсь. От него здесь житья не стало. Ягодка-клубника для людей растет, травы-то медовые для пчел цветут, а он все подряд косит на сено скоту. Не то погляди, сколь тут в лесу пеньков! Это он же белые березы на дрова перевел, а дрова продал и деньги в кошель припрятал. От нужды, что ли?