Сергей Черепанов - Озеро синих гагар

И поросло то место быльем. Даже имя заводчика никто не запомнил. Но зато Аганю Бессонницу люди много годов вспоминали, а дареные опояски передавали от одного поколения к другому, и опояскам-то ее не было сносу. Сама Аганя с Варкушей так и оставались в лесу, чтобы все, что в лесу родится, и дальше на пользу людям служило.

А уж потом стал Варкуша обдумывать, что бы такое со своим ружьем сделать — стрелять оно должно без осечки, без промаху и большую пробойную силу иметь.

Кто-то из мужиков надоумил к оружейникам наведаться.

Те слова против не молвили, в ту же пору все ружье наново перебрали, заменили старый курок, ствол проточили: хоть дробью, хоть пулей бей!

Последнего сына у Егора Бороны забрили в солдаты уж в шестнадцатом году на германскую войну. И остался Егор вдвоем со старухой. Через год все его хозяйство пришло в упадок. Сено на зиму не заготовили, так корову и овечек пришлось угнать на базар, продать почти задарма. Да и самим стало нечем кормиться. До весны еще мало-помалу на картошке перебивались, а по талице пошел Егор к лавочнику Угрюму:

— Возьми меня, ваше степенство, в работники.

Оглядел его Угрюм — шибко отощалый мужик. И старый, и голодный. Небось, хлеба съест больше, чем наработает. Не управится по двору. Работы ведь невпроворот: сеять и пахать, коней сторожить, навоз убирать, на мельницу ездить. Надо работнику-то день-деньской рук не покладать, ночей не спать. Ну и отказал напрочь.

Погоревал Егор и решил: как-нибудь да чем-нибудь до нового урожая дожить. Старуху-то послал на заозерную пустошь за диким чесноком и саранкой, а сам сунул топор за опояску и отправился в дальний лес берестяные туески ладить. Туески в любом дворе нужны — то под квас, то под сметану.

Дальние леса раскинулись вдоль дороги на Долматово. Справа неподалеку река Теча, слева Исеть, а тут окрест озерки, болота мочажные и меж ними сплошь березовые колки с подлеском. Место морошливое, пашен мало, но зато растут лесины как на подбор. Строевые. Одна другой выше. И есть березы старые. На два обхвата. Они уж в вышину-то не растут, а только вширь. В дуплах у них птицы гнездуют, а то и зверье. На комлях корье темное. Так что в дело они не годятся, лишь для дегтярного промысла и на дрова. Ну, а в непогоду под такой березой надежно, как в балагане: шатер густой, раскидистый, никакой дождь не пробьет.

Вот Егор-то и облюбовал одну из них. Разбил себе подле нее стан. Пока-де бересты надеру да пока заготовки сделаю, уже стемнеет, и придется в лесу ночевать.

Погрелся у костра, похлебку сварил, а потом дай-ко, думает, березовки испробую. В эту пору, когда талые воды еще не сошли, березовый сок славно бодрит, а сладость в нем сахарная.

Но портить строевую лесину стало жалко — она ведь на сруб сгодится, из таких лесин пятистенник поставить можно. Выбрал березу коряжистую, давно перерослую, корье с комля обтесал и подрубил, какой надо, колодец.

Поначалу-то соку хлынуло много, ядреного, духовитого, даже через край потоки по комлю слились. Егор успел всего лишь глоток отпить, как вдруг ни капельки не осталось. Подивился он: что-де за чомор, куда сок мог деваться? А уж разохотился после пробы: такую-то благодать негоже бросать! Ну, и подрубил колодец-то глубже, а там дупло! Внутри дерево оказалось все трухлявое и пустое.

— Только зря время провел, — укорил сам себя Егор и уже хотел было к другой березе отойти, но там, в дупле, что-то звякнуло и блеснуло.

Просунул он туда руку, пошарил и достал кольчугу стальную. Даже не поржавела она ничуть, сверкает на свету, будто ее только отковали и вычистили.

— Экое чудо! — молвил Егор. — Ведь березе небось годов триста, не то и больше. Поди-ко дознайся, кто и когда эту диковину припрятал в дупле…

Поглядел ближе находку — видать, большой мастер ее ковал. Стальные колечки маленькие, еле глазу заметные, а подобраны один к одному, как рыбья чешуя. На вороте пластинка, и по ней отчеканено: «Тому герою кольчуга дается, кто за свободу народа дерется».

— Значит, не по мне находка, — опять молвил Егор. — Вещь заветная. А я старик и дальше-то своей деревни нигде не бывал.

Ну, однако, взяло его любопытство. Развернул он кольчугу, на себя надел: велика ли по плечу да тяжела ли для носки?

И еще больше диву-то дался. Как молодой стал! Почуял в теле столь большую силу, впору хоть деревья с корнями из земли вырывать. Стариковские немощи куда-то девались. Повел он плечами, на радостях во весь голос гаркнул:

— Э-э-эх-ма-а!

Да чтобы силу испробовать, ударил кулаком по комлю.

Береза-то устояла, ничуть-ничего, даже не покачнулась, но лес вокруг зашумел, валежник затрещал, где-то разбуженная ночная птица ухнула, а из чащи вымахнул на всем скаку конь вороной, вздыбился возле стана и заиготал.

Егор попятился было, однако насмелился все же и за уздечку его схватил.

— Тпру-у, стой, непутевый!

Тот сразу присмирел. Помотал гривой, мордой к кольчуге сунулся, обнюхал ее и загарцевал, видно, доволен остался.

— Неужто и конь заветный? — снова подивился Егор.

Посмотрел у него зубы. Да-а, шибко давно живет он, может, сотню лет, может, две.

И тут пало на ум, что все это неспроста. Как бы, дескать, ошибки не вышло. Уж не Лешак ли подсунул кольчугу да вороным конем оборотился, чтобы надсмеяться над стариком, перепугать, а потом из лесу прогнать? Или не сбежал ли конь из другой деревни? Как тогда его хозяину пояснить? Стыда не оберешься! Любой сосед осудит: вот-де Егор до чего с нуждой-то добился, на чужое добро позарился.

И не стал Егор долго думать, снял кольчугу, в дупло ее кинул, а коня отпустил и поскорее домой убрался.

Рассказал обо всем старухе. Та и посоветовала к Дорофею сходить, поспрошать его. А этот Дорофей-то был в нашей деревне старик наидревнейший, даже когда, в кои годы родился не помнил, но из жизни знал многое. В молодости приходилось ему в Урале на демидовских заводах каталем робить, после того хаживать за вольные мысли на сибирской каторге в кандалах, и уж угомонился-то он да в деревне поселился, когда перевалило ему за век.

Впрочем и он не сразу, чего нужно, в памяти откопал. Молчал, щурился, на пальцах отсчитывал, пока добрался.

— Ведь вправду, Егор, находка твоя заветная. Еще прежние наши старики про эту кольчугу и воронка молву вели. С тех времен, как бывал в здешних местах Емельян Пугачев.

— Так то шибко давно было…

— Хорошее дело не забывается. Емельян с народным войском за свободу боролся. Вот за то трудовые люди и почитали его. Желали добра-здоровья. Кольчугу-то и коня для него приготовили. Чтобы скакал он на коне быстрее ветра, а через стальную кольчугу ни мечом, ни копьем, ни стрелой каленой, ни пулей свинцовой его не поранило. Конь-то был нарочито в Тургайской степи выхожен, особым клеймом помечен. Назначено было так: покуда клеймо не сойдет, то жить коню хоть десять веков, служить верно тому, кто кольчугой владеть станет. Ведь ковали ее самолучшие мастера-заводчане со всего Урала, сколько на ней колец, столько и мастеров было. А уж коли народная сила воедино слилась, то сносу ей нет и одолеть ее невозможно.