Баян Ширянов - Низший пилотаж

И вот, ты чувствуешь, что скоро кончишь. Рука убыстряет свои движения, негритянка, потеряв сознание, падает на тебя, она хрипит возле твоего уха, а ты ебешь ее во всю твою мощь.

Второй твой оргазм такой же сильный, как и первый, но молофьи заметно меньше. Она уже не вылетает из хуя, а струится вязкой бугристой полоской, налипая на пальцы, смазывая их и заставляя скользить по коже твоего хуя. Некоторое время, по инерции, ты продолжаешь подрачивать, выжимая последние капли молофейки, но пик кайфа уже прошел, а ты покрылся уже липким потом, ты задыхаешься и понимаешь, что должен передохнуть после такого физико-ментального напряжения.

Стерев сперму и пот с лица многострадальным одеялом, ты сбрасываешь его, и лежишь голый, закрыв глаза и вспоминая подробности ебли негритянки. Некоторые из них тебе не нравятся, и ты думаешь, что в следующий раз, когда ты будешь ебать ее физическое тело, а не мысленный образ, ты этого не допустишь.

Ты смотришь на будильник. Он показывает пять утра. На полу лежит плоская пока еще негритянка и подмигивает тебе.

«Нет, – Говоришь ты ей, – В следующий раз…»

Она обреченно кивает тебе, а ты гасишь свет. Комната тут же погружается во мрак, но ты вдруг замечаешь на стене перед тобой светящийся женский силуэт.

«Это она, моя негритяночка!» – Понимаешь ты и твои глаза и руки начинают испускать оживляющие лучи.

Любой апер имеет на вооружении мощный логический аппарат, помогающий ему достигнуть желаемого результата: проткнуть веняк и захуячить туда дозняк психостимулятора. А чтобы это случилось, надо проделать целую кучу предварительных операций.

Чтобы ублаготвориться, надо сварить. Чтобы сварить, надо достать стендаля, химикаты и салют. Чтобы достать салют, надо пройти по Великому Джефому Пути. А чтобы было с чем ходить по Великому Джефому Пути, надо нарыть терок.

Терка – это не просто рецептурный бланк, на котором написано Sol. Solutani, терка – это произведение искусства. Над их вырисовыванием трудятся великие анонимные мастера. Они годами шлифуют свое редчайшее искусство, кладя на его алтарь в форме шприца, свою никому не нужную молодость. В их арсенале десятки авторучек разных цветов, они умеют по двум-трем буквам разработать структуру почерка врача, они, как настоящие алхимики могут из любого лекарства сделать одно, солутан.

Рецептурный бланк можно спиздить в кабинете участкового. Но это не терка, это бумага, хотя и со всеми тремя колотухами. В таком добывании рецептов есть стрем, но нет столь милой наркоманскому сердцу романтики.

Нет, настоящие терки обитают на помойках!

Настоящие терки нарывают, пусть для этого надо залезть на самое дно помойки с протекшей бытовухой!

Настоящие терки скрываются от непрофессионального взгляда, но какова их радость, когда они попадают в исширянные руки, которые даруют им вторую жизнь!

Когда Седайко Стюмчик подходит к мусорному контейнеру возле терочной, все его обитатели спешно покидают насиженные места и стремительно пытаются найти новое прибежище, спасаясь от мощного биополя Седайко Стюмчика, которое сконцентрировано на облупившейся помойке и заставляет кипеть ее содержимое. Дрозофилы, саркофаги, вороны, голуби, мыши и зубные черви поднимаются в воздух и плотным облаком окружают голову Седайко Стюмчика. Но они ему по хую. Седайко Стюмчик видит цель, и никакие земные твари не способны остановить или даже на доли секунды задержать его продвижение к вожделенной цели.

– Хо! – Говорит сам себе Седайко Стюмчик, и, не успевшие сориентироваться, жители помойки падают замертво, сраженные мощной волной вони, идущей из пропервитиненного нутра наркомана.

– Полукаличная! – Раздается рык Седайко Стюмчика.

– Ветер оттуда пахнет терками!…

Он тушит бычок о пробегающую мимо него в панике полудохлую крысу, кладет его в карман.

– Что приготовил ты мне, мусорный контейнер?! – Строго вопрошает Седайко Стюмчик, и от звуков его голоса осыпается ржавчина.

– Бытовухой ли ты наполнен, или содержишь в чреве своем милые моему сердцу терки?! – От этих слов колесики мусорного бака в страхе подгибаются, и его крышка откидывается с мелодичным звоном, как у музыкальной шкатулки с драгоценностями, обнажая скрытые доселе внутренности.

– Ну, где мои драго-ценности? – Седайко Стюмчик строго окидывает суровым взором трепещущие органы помойки. Вооружившись одноразовым деревянным шпателем Седайко Стюмчик опирается животом о металлический уголок, опоясывающий верхний периметр мусорного бака, не обращая внимания на голубиное говно, обломки ампул, талоны на посещение врача и прочее дерьмо, которое к нему прилипло.

– Скажите «А-а-а!» – Приказывает Седайко Стюмчик, и помойка послушно издает требуемый звук. Седайко Стюмчик немедленно отжимает язык контейнера и погружается в него по пояс.

Сторонний наблюдатель видит лишь болтающиеся в воздухе ноги Седайко Стюмчика и его тощую жопу, служащую отпугивающим маяком для других охотников за терками.

Глаз Седайко Стюмчика моментально классифицирует все находящиеся в его поле зрения комочки бумаги: это талон, еще талон, это анализ мощи икала, а это – терка!

Подавляя тремор, пальцы разворачивают терку. А она распадается на несколько не подлежащих соединению кусочков.

– Рвач. – Констатирует Седайко Стюмчик. Он разглядывает личнуху на бывшей мазовой терке и выясняет, что рвачем в этой полукаличной работает некий терапевт Головко.

Рвачи – личные враги наркоманов. Вместо того, чтобы пачками спускать терки в мусорные ведра, они с особым ожесточением рвут их на мелкие кусочки. Многие из них специально дежурят у окон полукаличной, выходящих на мусорку. Им доставляет наслаждение смотреть на венораздирающие картины, когда торчок вытаскивает рецепт, разворачивает… И падает, захлебываясь в слезах и соплях жалости к неповинной терке. А рвач, злорадно потирает ручонки, все в бумажном крошеве от покойных рецептов и вызывает мусоров, чтобы те свинтили любителя рыться в помойках.

– Козел. – Кулак Седайко Стюмчика дотягивается сквозь стекла, этажи и перекрытия полукаличной и впивается в яйца рвача Головко. Рвач Головко теряет ошметки человеческого сознания и реинкарнируется в фен для завивки лобковых волос, не успев прозвониться к стремному полису.

А Седайко Стюмчик продолжает миссию спасения терок.

Следующая терка аккуратно сложена кульком. Ее недра высыпают сигаретный пепел и бычок со следами губной помады. По центру красуется выжженная гаснущим окурком рваная дыра. С личной печати ехидно ухмыляется врач Игнатова.

– Сука.

Наконец Седайко Стюмчику везет. Развернутая терка радует глаз всеми тремя колотухами. Она сияет девственной белизной, лишь на месте фамилии больного написано несколько букв. Они совпадают с началом фамилии врача на личной печати.