Баян Ширянов - Низший пилотаж

Еще одно бесспорное достоинство романа – адекватный язык, который найден для данной производственной темы, поэтому все обвинения текста в непристойности глупы и неуместны: адекватный язык таких терминов не разбирает, а делает свое, языковое дело – и только.

Мир зависимого от препаратов человека центростремителен – он сжимается как шагреневая кожа, вселенная его ограничена несколькими действиями, поэтому в «Пилотаже» довольно трудно определить место и время происходящего, а язык буксует на месте, заикаясь на согласных.

Литературой такое чтение назвать сложно, поскольку литература – она как винт: сложносоставное варево, и «Низший пилотаж» всего лишь один из ее ингредиентов.

Но каких!

Ведущий полосы – Глеб Шульпяков

51. ИСТОЧНИК: ЭКСПЕРТ (МОСКВА) ДАТА: 16.04.2001 ЗАГОЛОВОК: ПАМЯТИ ВИНТА, СОВКА И ДЖЕФА.

Реквием по наркоманам восьмидесятых некоторые считают пощечиной общественному вкусу Сомнительно, чтобы среди читателей «Эксперта» было много потенциальных наркоманов. Тем более наркоманов «винтовых» («винт», объясняют специалисты, – это наркотик, получаемый при кустарном производстве в результате реакции восстановления алкоида эфедрина). Не говоря уж о том, что эфедрина сейчас в продаже днем с огнем не найдешь. Так что, если смотреть надело практически, изучать книгу Баяна Ширянова (в просторечии Кирилла Воробьева) «Низший пилотаж» нашим читателям вовсе ни к чему. Потому что, хотел или не хотел этого автор (скорее всего не хотел), «Низший пилотаж» в первую очередь читается как весомое предупреждение о вреде наркотиков, об их пагубном действии на человеческие души и всем таком прочем. Судите сами: на протяжении двухсот страниц вам приходится наблюдать винтовые будни кучки молодых людей, своей волей ведущих жизнь насекомых (причем даже менее яркую, чем у героев пелевинского романа с таким названием). Вся их жизнь без остатка укладывается в цепочку: покупка эфедрина или солутана, варка «винта» и «приход» с отнюдь не поэтическими, хоть и сексуальными, галлюцинациями. А эфедрин в описываемые автором времена, ставшие уже почти мифическими, стоил шесть-восемь копеек пузырек, и вся трудность покупки сводилась к добыванию рецептов в мусорных баках у аптек. Поэтому несчастные винтовые торчки были лишены тех захватывающих, хоть и опасных, приключений, на которые толкает их героиновых собратьев высокая стоимость белых кристаллов, отворяющих ворота в нирвану.

Между собой отараканившиеся герои «Низшего пилотажа» объясняются каким-то тусклым матом, именно тусклым и вязким и поэтому сильно отличающимся от тех звонких языковых изысков, которые украшают произведения наших авторов, чуждых «искусственного рая», например Юза Алешковского. Может быть, именно этот, ничем уж не облагороженный мат, а может, обилие довольно брутальных сексуальных сцен и послужили причиной того, что один из крупнейших московских книжных магазинов «Библио-Глобус» вернул выпустившему книжку издательству Ad Marginern все поступившие экземпляры «Низшего пилотажа». И это несмотря на то, что осторожные издатели попытались обезопаситься, закатав книгу в полиэтилен и снабдив надписью, что детям до восемнадцати лет читать ее не рекомендуется. Но товароведам «Библио-Глобуса», очевидно, больше восемнадцати – одна из них «Пилотаж» прочитала и не только распорядилась изъять его из продажи, но и позвонила главному редактору Ad Marginern Александру Иванову, чтобы выразить свое изумление и возмущение по поводу того, что это уважаемое издание издает «такое».

В магазинах, где работают менее чувствительные товароведы, «Низший пилотаж» идет совсем неплохо. Например, в книжном магазине клуба «Проект О.Г.И» это чуть ли не самое продаваемое издание. Основной покупатель, ясное дело, – падкая на всякую экстремальность молодежь. Но напрасно эта молодежь будет искать в этом повествовании столь необходимых юному сердцу созвучий дню сегодняшнему – «Низший пилотаж» произведение целиком и полностью ностальгическое. Не потому, что оно описывает ставший уже далеким прошлым период с середины восьмидесятых, когда эфедрин стали продавать по рецептам, до начала девяностых, когда его перестали продавать вообще, а потому, что винтовая наркомания безошибочно предстает в нем экстремальным видом «внутренней эмиграции», абсолютно пассивным, но и абсолютно законченным видом протеста против советской действительности. Торчок Родедорм, указавший рассказчику «Великий Джефой путь», то бишь посадивший его на иглу, так прямо это и формулирует. Постараемся привести цитату в допустимом для периодического издания виде: «…используй свой шанс, чтобы изменить себя, стать выше (…) толпы (…) урелов, не знающих кайфа вмазки. Ты будешь выше (…) совков, ты будешь ссать им на лысины, пролетая над их безмозглыми башками… Ты будешь свободен от условностей и (…) комплексов, которыми напичкал тебя красножопый совок, который только и стоит того, чтобы засандалить ему … чтоб разорвать его (…) кишки и чтоб издох он в страшных муках…»

Проклятия Родедорма оказались услышаны, и совок вскоре кончился, но с ним кончилась и продажа эфедрина в аптеках, а с нею и сам Родедорм, оказавшийся в каком-то смысле плотью от плоти столь ненавидимого им совка. И теперь его могила вместе с могилами его собратьев по кайфу украшает собой «улицу мертвых наркоманов», по которой в конце книжки совершает сентиментальное путешествие рассказчик, попивая совсем уж цивильную «Балтику».

Если взглянуть на «Низший пилотаж» более отвлеченно – просто как на некую книжку в ряду литературы о наркотиках, то она сразу займет свое уютное местечко среди весьма прославленных соседей. Ее уже сравнивают с классической «Исповедью англичанина, употребляющего опиум» Томаса Де Квинси, а там недалеко и до «Поэмы о гашише» Шарля Бодлера, «Опиума» Жана Кокто и куда более очевидных в данной ситуации «Джанки» Уильяма Берроуза и «Трэйнспоттинга» Ирвина Велша. Не будем брать на себя неблагодарную задачу сравнения литературных достоинств творения Баяна Ширянова и этих произведений, которые автор «Низшего пилотажа» скорее всего даже и не читал. Но у его книжки есть хотя бы одно, но немаловажное отличие от них – полное отсутствие искусственности, предельная, чуть ли не патологическая откровенность. Возможно, это откровенность графомана, который душу готов вывернуть наизнанку, лишь бы буквы продолжали сбегать на бумагу. Но какая разница, если это работает, заставляя читателя глотать и бесконечные повторы рассказов об «ушедших венах» и «центряках», и долгие, занудные описания приготовления «мульки» по разным рецептам.

И если винтовые наркоманы стоят прилюдного отпевания, то Кирилл Воробьев, переименовавший себя в честь непременного атрибута их жизни – шприца, отпел их так, как они бы хотели: без всяких там (…) и (…).