Андрей Гнездилов - Музыка рассвета

— Хватит, достаточно уверений, — рассмеялся мой друг, — это маленькая авантюра. Мы сами не знаем, куда вас зовем и что нас ждет. Возможно, это мистификация.

— Да, но это бывает настолько натурально, что зрители могут получить душевное расстройство от своих впечатлений, — добавила его жена.

— Опасность — лишь дополнительный повод, чтобы участвовать в приключении, — заявил я без колебаний.

И вот в назначенный день мы направились к замку Лоррак. Все казалось настолько обычным, что пред-, ставлялось фарсом и вызывало желание шутить. Среди немногочисленной толпы собравшихся в руинах некогда величественного замка наше настроение подталкивало нас самих выступить в роли привидений. Однако при входе с нас взяли слово сохранять полное молчание, ибо от этого зависит, состоится ли концерт.

— Концерт? — удивился я, но не стал задавать лишних вопросов. Играющие привидения — это что-то новое…

На расчищенной террасе, служившей когда-то внутренним садиком, стояло около двух десятков старых дубовых кресел. Перед ними — громадный концертный рояль с парой регулируемых сидений. Три свечи одиноко озаряли эту картину, никак не рассеивая вечерний мрак. Стены Лоррака были густо увиты дикими розами, и воздух был напоен тонким ароматом… Мы не могли обмениваться впечатлениями, так как были связаны словом; темнота и некоторое пространство между креслами лишили нас возможности переглядываться. Время тянулось томительно долго.

Нашему ожиданию не гарантировался успех… «Если все обстоятельства совпадут благоприятно, то, может, концерт состоится», — таково было предупреждение, и никто не мог возражать. Если это была реальная встреча с потусторонним миром, то мы имели и так слишком скромные условия. Постепенно задумчивость овладевала собравшимися, вытесняя любопытство. Каждый был предоставлен самому себе и незримому влиянию древних стен. Мое воображение дорисовало утраченные детали замка и вскоре окружило меня картиной, какую замок являл в пору своего расцвета. Мне казалось, что вместе с трелями сверчков я слышу шаги железных воинов по каменным плитам, шелест и хлопанье флагов на шпилях высоких башен.

Внезапно я вернулся к реальности. Я не заметил, как у рояля появились две фигуры и замерли перед публикой. Забывшись, я хотел приветствовать их вежливыми хлопками, но, хотя ладони мои коснулись друг друга, звука не последовало… Музыканты продолжали молча стоять, не делая никаких попыток начать концерт. Это были старик с решительным, волевым лицом, живущим единой страстью к искусству, и девушка с длинными волнистыми волосами. Легкость и воздушность пронизывали всю ее фигуру. Лицо ее казалось плывущим отображением какого-то иного лика: такое впечатление бывает, когда пытаешься уловить свое отражение в ручье. Гамма всевозможных чувств полнила ее, и лишь глаза сохраняли какое-то подобие постоянства. Щемящая грусть— вот первое сравнение, которое приходило в голову при взгляде на них.

Да, это впечатление создавал особый блеск глаз девушки, словно отуманенных слезами. Но это не было мгновенным настроением — она жила этой болью. Не зря говорят о гримасе боли, маске страдания. Воистину, горе обычно искажает черты, но девушка была прекрасна, и это не могла скрыть никакая тоска.

Меж тем к ожиданию людей добавилось ожидание музыкантов. Они как будто искали кого-то среди присутствующих и не могли найти. Тишина становилась все мучительней, и вдруг стало совершенно ясно, что для театрализованного представления все происходящее совсем не подходит, что чувства артистов неподдельны и тень какой-то древней драмы нависла над нами.

Внезапно скрипнуло не занятое дотоле кресло с готической спинкой, стоящее в стороне от других и напоминающее маленький резной трон. Сквозь тьму проступила третья фигура с бледным лицом. Отблеск свечи отразился в кованом кубке, что держал в руках незнакомец. И уж он-то не был связан здесь никакими условиями.

— Играйте! — прозвучал повелительный голос.

Музыканты поклонились и сели к роялю. Это была игра в четы ре руки. Пьеса следовала за пьесой. Я давно оставил попытки отгадать композиторов. Имена Баха, Шуберта, Шумана, Брамса то всплывали, то исчезали в моей памяти, пока я не остановился на мысли, что это какая-то гениальная импровизация. Игра их порой казалась ожесточенным сражением за первенство. Каждый ведущий ни разу не повторялся, а словно находил в себе все новые и новые образы, которые тут же выплескивал на клавиши. Вот он иссякал, и тотчас противник перехватывал инициативу, и начинала звучать иная мелодия, хоть и связанная с предыдущей. Меня поражало, что, несмотря на борьбу, гармония их творений не нарушалась. Они настолько точно и тонко чувствовали друг друга, что казалось— ими владела единая душа, воплощавшаяся то в жесткой и агрессивной мужской ипостаси, то в нежной и мягкой женской. Вот мгновение— и красота побеждала силу, рыдания и мольбы сменяли уверенный ритм. Милосердие даровало жизнь старику, и он вдруг снова находил силы и бросался в атаку.

Внезапная тишина ударила по нервам слушателей, вызвав полную растерянность. Еще долгое время мы сидели в креслах, не в силах шевельнуться. Свечи догорали. Три таинственные фигуры исчезли с последним звуком.

С трудом придя в себя, мы покинули замок Лоррак. По дороге домой мы услышали историю этой троицы, которая фактически уже была рассказана языком музыки. Вот она.

Альфред Лоррак, сиятельный граф и владелец замка, безумно любил музыку. Лучшие мастера Италии выбирали каррарский мрамор для постройки в саду замка музыкальной капеллы. Резные своды, тончайшие каменные кружева на капителях высоких колонн, редкие греческие скульптуры украшали строение. И конечно же, граф приглашал к себе самых известных музыкантов давать концерты. Одна странность удивляла людей: граф не любил публики и предпочитал слушать музыку в одиночестве. Молва характеризовала его как мизантропа и связывала это с тем, что граф никого не любил в своей жизни. Несмотря на зрелый возраст, граф не был женат и как будто не помышлял об этом.

Впрочем, эти обстоятельства мало смущали музыкантов. Граф отличался щедростью, не говоря уже о том, что в его капелле были собраны уникальные инструменты известнейших мастеров. Уже одна возможность сыграть на них была подарком.

И вот однажды графу доложили о двух артистах, желающих представить на его суд свое искусство. Граф дал согласие. Концерт их закончился глубокой ночью. Музыканты играли в четыре руки, и их игра доставила сиятельному графу большое наслаждение.

Дни проходили за днями, а музыканты не покидали замок. Каждый вечер они играли, и графу не надоедало их слушать. Впрочем, секрет этого постоянства вскоре раскрылся. Граф влюбился в Сибеллу— так звали юную ученицу и партнершу старого музыканта Лилльбока. К изумлению и гневу графа, Сибелла не могла ответить на его чувства. Заподозрив влияние ее учителя, Альфред Лоррак изгнал его из замка. Однако графу не суждено было наслаждаться игрой одной Сибеллы: девушка не могла играть без Лилльбока. Пришлось посылать за оскорбленным музыкантом, но ревнивый граф решил во что бы то ни стало прервать эту странную связь старика со своей ученицей.