Вильгельм Гауф - Сказки (с иллюстрациями)

— Шейх, — молвил третий юноша, который был писцом, — шейх, как говорят, человек ученый и мудрый, да и правда, его толкование Корана свидетельствует о его глубоком знании всех поэтов и мудрых писаний. Но разве жизнь, которую он ведет, подобает разумному мужу? Вот стоит невольник с целой охапкой свитков; я отдал бы свою праздничную одежду за возможность прочитать хоть один из них, так как все они, конечно, большая редкость. А он! — он сидит и курит, а до книг ему и дела нет. Будь я шейхом Али-Бану, невольник читал бы мне до хрипоты или до наступления ночи. Но и тогда я заставил бы его читать до- тех пор, пока не засну.

— Подумаешь! Так вы и знаете, как устроить приятную жизнь, — засмеялся четвертый. — Есть и пить, петь и плясать, читать изречения и слушать стихи жалких поэтов! Нет, я бы устроил свою жизнь совершенно иначе. У него прекрасные кони и верблюды и куча денег. На его месте я пустился бы в путь и ехал бы ехал до края света, до самой Московии, до франкской земли. Чтобы поглядеть чудеса света, я не побоялся бы самой дальней дороги. Вот как бы я поступил, будь я на его месте.

— Юность — прекрасная пора и радостный возраст, — молвил невзрачный с виду старик, стоявший неподалеку и слышавший их речи. — Но позвольте мне сказать, что юность неразумна и болтает зря, сама не понимая, что делает.

— Что вы хотите сказать, старичок? — с удивлением спросили юноши. — Вы, может быть, имеете нас в виду? Какое вам дело, порицаем мы образ жизни шейха или нет?

— Если один знает что-либо лучше другого, пусть он исправит его заблуждение — так повелел пророк, — возразил старик. — Правда, небо благословило шейха богатством, у него есть все, чего пожелает душа; но хмур и печален он не без причины. Вы полагаете, он всегда был таким? Нет, я видел его пятнадцать лет тому назад; тогда он был весел и бодр, как газель, жил радостно и наслаждался жизнью. В те дни у него был сын, радость его очей, красивый и образованный; и всякий, кто его видел и слышал, завидовал шейху, владевшему таким сокровищем, ибо сыну шел всего десятый год, а учен он был как другой едва ли бывает и на восемнадцатом.

— И он умер? Бедный шейх! — воскликнул молодой писец.

— Для него было бы утешением узнать, что сын его вернулся в отчий дом, в обитель пророка, где ему жилось бы лучше, чем здесь, в Александрии. Но то, что пережил он, гораздо хуже. То было время, когда франки, как голодные волки, напали на нашу землю и затеяли с нами войну. Они покорили Александрию и отсюда делали набеги в глубь страны и воевали с мамелюками. Шейх был умным человеком и умел с ними ладить. Но то ли они позарились на его богатство, то ли он помог своим единоверцам, точно не знаю, — словом, как-то они пришли к нему в дом и обвинили его в том, что он тайно снабжает мамелюков оружием, лошадьми и продовольствием. Как он ни доказывал свою невиновность, ничто не помогло, ибо франки народ грубый и жестокосердный и идут на все, когда дело касается денег. Итак, они забрали заложником к себе его юного сына по имени Кайрам. Он предложил за него много денег, но франки не отпустили его и хотели вынудить шейха повысить выкуп. Тут вдруг их паша, или как там его, отдал приказ готовиться к отплытию. В Александрии об этом никто не знал, и они уплыли в открытое море, а маленького Кайрама, сына Али-Бану, они, верно, увезли с собой, так как больше никто о нем не слышал.

— Ах, бедняга, как покарал его Аллах! — единодушно воскликнули юноши и с сожалением посмотрели на шейха, который сидел под пальмами грустный и одинокий, несмотря на все окружающее его великолепие.

— Жена, которую он очень любил, умерла с горя. Он же купил корабль, снарядил его и уговорил франкского лекаря, что живет там, внизу, у колодца, поехать с ним в Франкистан в поиски за пропавшим сыном. Они сели на корабль и долго плыли по открытому морю и под конец прибыли в землю тех гяуров, тех неверных, что были в Александрии. Но там как раз, говорят, творилось что-то неладное. Жители свергли своего султана и пашей, и богатые и бедные рубили друг другу головы, и в стране не было порядка. Тщетно расспрашивали они по всем городам о маленьком Кайраме, — никто не слыхал о нем, и франкский лекарь посоветовал, наконец, шейху плыть обратно, не то, чего доброго, им самим не сносить головы.

Итак, они вернулись домой, и со дня приезда шейх ведет такую же жизнь, как сейчас, ибо он скорбит по сыну, и он прав. Ведь когда он ест и пьет, он думает: «А мой сынок Кайрам, может быть, томится голодом и жаждой». А когда он облачается в дорогие шали и праздничные одежды, как того требуют его сан и достоинство, он думает: «А ему, верно, нечем прикрыть наготу». А когда его окружают подневольные певцы, плясуны и чтецы, он думает: «А мой бедный сын, верно, сейчас прыгает или играет, выполняя прихоти своего франкского повелителя». Но больше всего печалит его мысль, что вдали от отчизны, среди неверных, терпя их насмешки, его милый Кайрам позабудет веру отцов и им не придется обнять друг друга в райских садах. Поэтому он так милостив к своим рабам и раздает щедрую милостыню нищим; он думает, что Аллах воздаст ему за это и смягчит сердца франков, повелителей его сына, и они будут ласковее к нему. И каждый раз, как наступает день, когда у него похитили сына, он отпускает на волю двенадцать рабов.

— Об этом я тоже слышал, — ответил писец. — Но каких только чудес не наговорят? О его сыне при этом не упоминали, но, правда говорят, будто он странный человек и особенно падок на сказки. Говорят, будто каждый год он устраивает состязания между своими рабами и того, чей рассказ лучше, отпускает на волю.

— Не верьте людской молве, — сказал старик, — все так, как я говорю, я уж верно знаю; возможно, что в этот печальный день ему хочется приободриться и он велит рассказывать себе сказки; но отпускает он рабов в память сына. Однако свежеет, мне пора. Салем-алейкюм, мир с вами, молодые люди, и в будущем судите получше о нашем добром шейхе.

Юноши поблагодарили старика за сведения, еще раз взглянули на скорбящего отца и пошли своей дорогой, говоря между собой: «Не хотелось бы мне быть на месте Али-Бану».

Вскоре после того, как юноши разговаривали со стариком о шейхе Али-Бану, случилось им проходить по той же улице в час утренней молитвы. Им вспомнился старик и его рассказ, и они пожалели шейха и взглянули на его дом. Но каково же было их удивление, когда они увидали, что весь он разубран на славу. На кровле, по которой прохаживались нарядные невольницы, развевались знамена и флаги, сени утопали в дорогих коврах, дальше, с широких ступеней, спускались шелковые ткани, улицу устилало прекрасное тонкое сукно, на которое многие позарились бы для праздничной одежды или для покрывала.

— Ишь как переменился шейх за несколько дней! — сказал молодой писец. — Уж не хочет ли он задать пир? Уж не хочет ли он, чтоб потрудились для него певцы и танцовщики? Взгляните на ковры! Пожалуй, ни у кого во всей Александрии не сыскать таких! А какое тонкое сукно на голой земле, просто даже жалко!