Вильгельм Гауф - Сказки (с иллюстрациями)

Торжествуя, он поднял его с земли, чтобы перебросить грубому Голландцу, но в то же мгновение почувствовал, что дерево ожило у него в руке, и к своему ужасу он увидел, что держит чудовищную змею и что она, разинув ядовитую пасть и сверкая глазами, готова кинуться на него. Он выпустил ее, но она уже крепко обвилась вокруг его руки и, покачивая головой, приближалась к его лицу; вдруг, откуда ни возьмись, зашумел крыльями огромный глухарь, схватил своим клювом за голову змею, поднялся с ней на воздух, и Голландец Михель, видевший все это из-за канавы, зарычал, завыл и забесновался, когда кто-то более могущественный, чем он, утащил змею.

Обессиленный и дрожащий, продолжал Петер свой путь; тропинка становилась все круче, местность пустыннее, и вскоре он очутился у огромной ели. Как накануне, он раскланялся перед невидимым Стеклянным Человечком и начал:

— Хоть ты и не совсем угадал, но потому, что это ты, угольщик Мунк Петер, я покажусь тебе, — проговорил нежный, тонкий голосок возле него.

Он с удивлением оглянулся и увидал сидящего под красивой елкой маленького старичка в черной куртке и в красных чулках, с большой шляпой на голове. У него было тонкое и приветливое личико и бородка, такая нежная, точно паутина; он курил — и странно было это видеть — голубую стеклянную трубку, а когда Петер подошел ближе, он, к немалому своему удивлению, убедился, что вся одежда, башмаки и шляпа старичка сделаны из цветного стекла, но только стекло это было мягко, словно оно еще не остыло, и, как сукно, послушно облегало фигуру человечка и не стесняло его движений.

— Ты повстречался с этим грубияном, Голландцем Михелем! — сказал старичок, чудно покашливая после каждого слова. — Он хотел тебя хорошенько напугать, но я отнял у него его волшебную дубинку, и она никогда больше не попадет к нему.

— Да, господин хранитель клада, — отвечал Петер, низко кланяясь, — мне было очень страшно. Вы, вероятно, были тот господин глухарь, что заклевал змею; приношу вам свою благодарность. Я пришел к вам, чтобы просить у вас совета; мне живется трудно и стеснительно; будучи угольщиком, далеко не уедешь, а так как я еще молод, я и подумал, что из меня может выйти что-нибудь получше; как посмотришь на других — они в самое короткое время добивались невесть чего; взять хотя бы Эзехиэля и короля танцев, денег у них — как соломы!

— Петер, — очень серьезно сказал старичок и далеко пустил дым из трубки. — Петер, о них не говори мне ничего. Что из того, что они года два-три будут казаться счастливыми? — потом они будут тем несчастнее. Не презирай свое ремесло; твои отец и дед были почтенные люди и тоже занимались им; Петер Мунк, мне не хотелось бы думать, что тебя привела ко мне любовь к безделью.

Серьезный тон человечка испугал Петера, и он покраснел.

— Нет, — отвечал он, — безделье, — я хорошо это знаю, господин хранитель клада в еловом лесу, — безделье, лень — мать всех пороков; но не ставьте мне в вину то, что другое ремесло мне больше нравится, чем мое. Быть угольщиком считается чем-то таким ничтожным! И стекольные мастера, плотогоны, часовщики и вообще все гораздо почтеннее.

— Гордыня нередко ведет к падению, — отвечал маленький властелин елового леса несколько благосклоннее, — странная порода вы, люди. Редко кто бывает доволен тем положением, в котором он родился и был воспитан, — ведь если б ты был стекольным мастером, ты захотел бы сделаться лесоторговцем, а был бы лесоторговцем, тебя бы прельщала должность лесничего или место начальника округа. Но пусть будет по-твоему: если ты обещаешь мне работать как следует, я помогу тебе устроиться получше, Петер. Я имею обыкновение каждому человеку, родившемуся в воскресенье и сумевшему обратиться ко мне, исполнять три его желания: первые два он выбирает сам, в третьем я могу ему отказать, если оно не имеет смысла. Итак, пожелай себе чего-нибудь, но смотри, Петер, чтобы это было что-нибудь хорошее и полезное.

— Ура! Вы превосходный Стеклянный Человечек, и справедливо зовут вас хранителем кладов, ибо вы сами — источник кладов. Итак, если мне позволено пожелать то, к чему стремится мое сердце, то, во-первых, я хочу уметь танцевать еще лучше, чем король танцев, и иметь всегда столько же денег в кармане, сколько имеет их толстый Эзехиэль!

— Глупец! — гневно воскликнул старик. — Что за жалкое желание— уметь хорошо танцевать и иметь деньги для игры! Неужели тебе не стыдно, глупый Петер, лишаться таким образом собственного счастья? Какая польза тебе и твоей бедной матери, если ты будешь уметь танцевать? Какой толк в деньгах, раз они по твоему желанию будут пригодны только в харчевне и будут также оставаться там, как и деньги несчастного короля танцев? Потом опять всю неделю у тебя ничего не будет, и ты по-прежнему будешь терпеть нужду. Еще только одно желание разрешается тебе высказать, но берегись, пожелай чего-нибудь поразумнее.

Петер почесал затылок, немного поколебался и сказал:

— Ну, тогда я желаю себе самый лучший и богатый стекольный завод во всем Шварцвальде, со всем, что к нему полагается, и деньги, чтобы пустить его в ход.

— И больше ничего? — спросил маленький человечек с озабоченным лицом. — Больше ничего, Петер?

— Ну, пожалуй, вы могли бы прибавить еще лошадку, повозочку…

— Ах ты глупый угольщик, Мунк Петер! — воскликнул человечек и, в раздражении, с такой силой швырнул свою стеклянную трубку о ствол елки, что она разлетелась вдребезги. — Лошадей, повозочку! Разума, говорю тебе, разума, здравого человеческого смысла и сообразительности нужно бы тебе пожелать, а не лошадку и повозочку! Ну да не печалься, постараемся, чтобы и это не послужило тебе во вред; второе желание, пожалуй, уж не так глупо: хороший стекольный завод вполне прокормит своего владельца-мастера, только тебе следовало бы прихватить еще рассудительности и ума, — тогда повозка и лошади появились бы сами собой.

— Но, господин хранитель клада, — возразил Петер, — за мной остается ведь еще одно желание, и я могу пожелать себе ума, если уж ум так необходим, как вы говорите.

— Отнюдь нет; ты не раз еще будешь попадать в затруднительное положение и будешь рад, что еще одно желание остается у тебя неисполненным; ну, а теперь отправляйся-ка восвояси. Вот тебе, — сказал маленький елочный человечек, вытаскивая из кармана небольшой мешочек. — Здесь две тысячи гульденов, и покончим с этим; больше не приходи ко мне деньги клянчить, не то я повешу тебя на самую высокую ель, — таков мой обычай с тех пор, как я живу в лесу. Три дня тому назад умер старый Винкфриц, которому принадлежал большой стекольный завод в Унтервальдене. Сходи туда завтра утром и предложи свою цену за промысел, как подобает. И веди себя хорошо, работай прилежно, а я буду изредка навещать тебя и словом и делом постараюсь помочь тебе, раз ты не сумел выпросить себе рассудка. Но говорю тебе! прямо: твое первое желание было дурно; остерегайся слишком часто бегать в кабак, Петер! Никому еще это даром не сходило с рук. — При этих словах человечек вытащил новую трубку из самого лучшего матового стекла, набил ее сухими еловыми шишками и воткнул в свой маленький беззубый рот. Потом взял огромное увеличительное стекло, вышел на солнце и зажег свою трубку. Покончив с этим, он ласково протянул Петеру руку, дал ему еще несколько добрых советов на дорогу, закурил и все сильнее и сильнее стал пускать дым, пока, наконец, сам не исчез в облаке дыма, пахнувшем настоящим голландским табаком и рассеявшемся, медленно курчавясь, в верхушках елей.