Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане (Художник Ю. Киселев)

И тогда все спокойно вздыхают и тихо улыбаются, а ночные бабочки, привлечённые белизной рубашек, порхают вокруг, касаясь крыльями задумчивых лиц. Как раз в такое время трое друзей приближались к стенам Тулебы.

Хотя Виолинка не попросила извинения у петуха, он великодушно простил.

«Молодая, неразумная, она даже не понимает, что обидела меня», — думал он, прижимая к груди яйцо.

На дороге становилось оживлённее, чувствовалась близость города. Друзья повеселели. Мышибрат насвистывал песенку и щурил от удовольствия глаза при мысли о взбитых пуховиках, в которые он плюхнется вечером в каком-нибудь трактире. И только королевна была сердита на весь мир. Виолинка дала себе слово: пока с лица не сойдут чары цыгана, она не явится на королевский двор. Навстречу путникам шли крестьяне с пустыми корзинами и крестьянки с бидонами за спиной.

За скрытой в кустарнике часовенкой друзья услышали пронзительный свист и радостные крики. Паровоз, тащивший за собой девять вагончиков, состязался в скорости с запряжённым шестерней дилижансом. Высунувшись из окон, пассажиры покрикивали на машиниста, который бросал поленья в открытую топку. Длинная труба, похожая на катушку из-под ниток, обтянутую проволокой, дымила и шипела. Какой-то старичок пытался сэкономить пар и дудел в свёрнутую трубочкой газету, подражая паровозному гудку. Три мальчика, желая облегчить ход поезда, бежали вдоль полотна. Долговязый франт, выскочив из первого вагона, нарвал полевых цветов и вскочил на буфер, рядом с кондуктором, держащим высоко над головой красный флажок. Он карабкался теперь по крышам, чтобы вручить букет невесте. Встревоженная мать утихомиривала двух малышей; они высунулись из окна и размахивали вышитыми подтяжками задремавшего отца.

А внизу мчался дилижанс. Почтмейстер то щёлкал бичом, то, приложив к губам рожок, издавал весёлые звуки. Несколько усатых дворян, презирая станционную толчею, сажу и копоть, обещали ему, если он выиграет это состязание, большую бочку вина. Они небрежно кивали в сторону обезумевшего машиниста и курили, благовонные трубки, набитые мятовым листом. В облаках пыли и грохоте колёс дилижанс и поезд скатились с холма, устремляясь к воротам столицы.

— Пойдёмте, посмотрим, кто победит, — крикнула Виолинка.

Друзья побежали. С вершины холма им открылся вид на город, сверкнули золотистым пламенем купола церквей. По длинной тополевой аллее, пересечённой голубоватыми тенями стволов, уносился вдаль дилижанс.

Дома сверкали глазированным кирпичом, стаи голубей кружились в лазури. Издалека, с людных рынков, доносились говор и крики. Часы хрипло пробили шесть. Над зелёными верхушками садов, над гребнями крутых красных крыш, предвещая хорошую погоду, поднимались в небо тонкие струйки дыма. До зверей донёсся аромат готовящегося на плите ужина.

Взгляд петуха помутился от слёз. Там у каждого есть свой дом, стол, на котором книги шелестят пергаментными страницами, тихая жена, которая движением руки разглаживает на лбу морщины забот, и альков, где, устав от дневных дел, можно уснуть, нежно обнимая друг друга, вдыхая запах цветущей в горшках резеды. А за приоткрытым окном, в соседнем саду, поёт поздняя птица, месяц освещает фонариком шкафы, зеркала и буфеты. Алебардники покрикивают:

И горожане засыпают, вслушиваясь в хрипение часов, и не знают, то ли покосами так пахнет родина, то ли это аромат волос любимой жены.

Петух вытянул оба крыла, словно хотел обнять милый сердцу город. За его покой он столько раз сражался и даже сегодня готов за него погибнуть, он, бездомный ветеран, скиталец…

Затуманенному слезой взору казалось, что город улетает в голубоватую мглу, — город далёкий и прекрасный, как самый дивный сон.

Петух наклонился, точно хотел удержать это видение, но тут яйцо выскользнуло у него из-под перьев и, постукивая скорлупой, начало скатываться по откосу.

Когда Пыпецу, наконец, удалось поймать яйцо и он в отчаянье взглянул на него, то оказалось, что скорлупа уже лопнула, — цыплёнок высунул свою маленькую головку, украшенную гребешком, и бойко оглядывался вокруг.

— Что мы с ним будем делать? — простонал петух, хотя его сердце билось от радости. — Где я найду ему няньку? Не мог ты выбрать другой минуты, чтобы родиться?

— Какой хорошенький петушок! — воскликнули, обступив его друзья. — Вылитый папа!

Они были уже недалеко от городских ворот. На придорожном камне сидел старичок и, попыхивая трубкой, паял кастрюлю. Махорочный дым то поднимал крышку трубки, расползаясь в надвигающемся вечере, то исчезал в глубине чубука. Старичок напевал:

Вдруг петуху пришла в голову спасительная мысль.

— Мастер, — крикнул он, — обтяни проволокой эти скорлупки, — ты избавишь меня от больших хлопот: мой малыш хочет до времени вылупиться на свет.

Старичок поправил очки: «Всю жизнь чиню и паяю, но еще никогда не делал такой работы!»

Он сунул руку в ящик, достал тонюсенькую проволочку и обтянул треснувшую было скорлупу крепкой сеткой.

— Папочка, пусти меня хоть на минутку, ножки размять, — пищал цыплёнок, но петух ласково объяснил сыну:

— Не время мне теперь жену искать, — мы накануне войны, а связаться с первой встречной наседкой, благодарю покорно, я уже учёный! Ничего не поделаешь, сынок, придётся подождать, пока папа разбогатеет и построит приличный курятник.

Яйцо было починено, и друзья отправились дальше.

На стенах города по обеим сторонам ворот виднелись огромные афиши:

На афише был изображен улыбающийся цыган, который взвил бич над дюжиной блох, обнаживших острые зубы. В сгустившихся сумерках руки его, обтянутые белыми перчатками, высовывались из афиши, и друзьям казалось, что он вот-вот выскочит и расправится с ними.

Мышибрат всматривался в Нагнётка, ощетинив шерсть:

— Чувствую, что он принесёт нам несчастье…

— Уйми ты это глупое предчувствие, — дружески похлопала его по плечу Хитраска, — здесь в городе нам нечего бояться.

В темноте из аркады выбежал какой-то толстяк и, растолкав животом зевак, попытался обнять петуха.

— Кого я вижу? — гаркнул он, сердечно поцеловавшись с Пыпецом. — Где ты пропадал столько времени?

Пушкарь Пукло! — ударил изо всех сил приятеля по плечу капрал. — Здравствуй, старина!

— Ты что-то неважно выглядишь, — Пукло сочувственно посмотрел на петуха, — может быть, слишком много этого… (Тут он поднёс руку ко рту, словно опрокидывал кубок.)