Вениамин Каверин - Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

Нельзя сказать, что они так уж быстро нашли его. Короче говоря, они сами успели изрядно проголодаться, прежде чем Петька увидел промелькнувшую в ивовом кустарнике тонкую фигуру. Юра вежливо поздоровался и сказал, смеясь, что не удрал бы, предположив, что это обеспокоит таких почтенных людей.

– Это были три лучшие дня в моей жизни. Белки кормили меня лесными орешками, а знакомый еж показал грибы, которые нужно есть сырыми, потому что на сковородке они теряют свой оригинальный вкус. С моим другом Старой Березой мы говорили о смысле жизни, и она объяснила мне, почему не надо бояться смерти.

«Мы – и деревья и люди, – умирая, отдаем свою жизнь другим, – сказала она. – Я жалею, что Пушкин назвал природу равнодушной».

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

В молодости Старая Береза была влюблена в Ветра-Полуночника, случалось, что до утра он гладил ее покорные листья. В ее ветвях прятались партизаны. Она убедительно доказала мне, что деревья верно служат людям, а люди нередко относятся к ним беспощадно.

Юра рассказывал, и его странное лицо все разгоралось от радостного волнения.

– Мы верим тебе, – сказал Петр Степанович, – но ведь, кроме нас, никто тебе не поверит. Немногим удается проникнуть в выдуманную страну, и в конце концов они возвращаются, чтобы рассказать о ней обыкновенным людям. Я не стал бы уговаривать тебя, ты счастлив, но это короткое счастье! В обыкновенном мире, конечно, не бродят по лесам, разговаривая с березами, белками и ежами, ты же не захочешь огорчить тех, кто любит тебя. И, кстати, теперь тебе не нужно превращаться в собственный рисунок, потому что Лука Лукич улетел неизвестно куда в авиашубе, а мачеха надеется, что она навсегда избавилась от тебя.

– Короче говоря, – сказал Петька, – не будешь же ты всю жизнь бродить по лесам голодный, заросший, в ковбойке и оборванных джинсах. Вот еще Маугли нашелся! Лесники-то не знают о твоих фантазиях. Примут за браконьера – и вся недолга!

– Самое важное, что каждый час, каждую минуту тебя ждет надежда на счастье, – прибавила Таня.

Заслушавшаяся Мария Павловна уронила судки. Суп пролился, котлеты покатились, и только нетронутый кусок шоколадного торта соблазнительно темнел на зеленой траве.

Юра метнулся в сторону, когда Петр Степанович вынул из кармана волшебную палочку. В больших, мягких глазах было: «Да, да, да», но все выгнутое, как сломанный обруч, лицо говорило: «Нет, нет, нет». Победили, конечно, глаза, ведь недаром же говорят что они «зеркало души». В этом «зеркале» шаткое сомнение стало сменяться уверенностью, а ведь от уверенности не больше двух шагов до решения. Петр Степанович взял в руки волшебную палочку. Ему показалось, что Юра будет стесняться своего превращения, и он скомандовал:

– Прошу отвернуться!

Все послушно отвернулись в сторону, а когда Мария Павловна спросила: «Теперь можно?» – на месте сильванта стоял высокий юноша, смуглый, с вьющейся каштановой шевелюрой, длинноногий, плечистый, но, как ни странно, чем-то непохожий на обыкновенных людей.

«Это пройдет, – подумала Таня, – через два-три дня он ничем не будет отличаться от нас».

(Но она ошиблась. Прошли годы, Юра стал великим поэтом, а поэты, да еще великие, во многом отличаются от обыкновенных людей.)

– Это прощание с детством, – сказал он задумчиво. – Никогда больше я не буду жить в придуманной стране. Рисовать сильвантов я тоже не стану – я не трус, но, по-видимому, это слишком опасно. Мария Павловна, спасибо за обед, от которого остался только кусок шоколадного торта. Я с удовольствием съем его, у меня першит в горле от орехов, которыми меня угощали белки, а есть сырые грибы можно, мне кажется, только один раз в жизни. Сегодня я возвращаюсь в Хлебников. Я не буду больше жить у мачехи просто потому, что я ее не люблю, а она не любит меня. Я окончу школу, а потом стану резчиком в Мастерской Игральных Карт. Надеюсь, что Иван Георгиевич устроит меня в общежитие. Ириночка снова начнет петь, и весь город будет слушать ее. А иногда она будет петь негромко, почти шепотом для меня, когда мы будем одни гулять по набережной вдоль моря. А теперь простите меня за все тревоги, которые я нехотя вам причинил.

Все на свете, к сожалению, кончается, пора и мне поставить точку, без которой не может обойтись самая занимательная история. Но пусть это будет очень маленькая, едва заметная точка. Она не помешает мне снова вернуться в страну, где ловят погасшие звезды и говорят правду, только правду, и ничего, кроме правды.

– Почему вы думаете, – спросил меня дядя Костя, когда я прочитал ему эту историю, – что здесь нет ничего полезного для моего путеводителя? Во-первых, вы подробно рассказали о Павле Степановиче, что вполне соответствует третьему разделу плана: коренные жители, отлучавшиеся из города только по неотложным делам. А во-вторых, из этой истории можно сделать практические выводы. Почему бы, например, не устроить нечто вроде соревнования между Немухиным и Хлебниковым в отношении чистоты и порядка?

Я спросил, думает ли дядя Костя упомянуть в путеводителе о чудесах и нельзя ли их тоже включить в условия соревнования. Дядя Костя подумал.

– Именно можно. Более того, необходимо! Помилуйте, тысячи людей верят в летающие тарелки. Почему же не задуматься, по какой причине именно в Немухине и в Хлебникове никто не удивляется чудесам? И потом, не надо забывать, что мы еще не нашли ни самовар, ни пушечку, ни шкатулку.

– Дядя Костя, а вы не думаете, что эти вещи Лука Лукич оставил себе?

Это была минута, когда о глазах дяди Кости нельзя было сказать, что они смотрят в разные стороны, потому что они сошлись у переносицы и его ошеломленный взгляд был прямо устремлен на меня.

– Более того, – продолжал я, – не только Заботкины, но и Петя, и вы, и Павел Степанович много раз встречались с Юрой Лариным. Могли они спросить у него, не видел ли он у своего отчима самовар, пушечку или шкатулку? Правда, он улетел в неизвестном направлении, но в Хлебникове осталась мачеха Юры. Она, без сомнения, очень зла на Луку Лукича и именно поэтому расскажет нам, что он украл из Музея.

– Немедленно еду в Хлебников! – крепко зажмурив глаза от волнения, сказал дядя Костя. – Я просто вижу пушечку у нее на дворе.

Конечно, дядя Костя не поехал в Хлебников. Поехал я, и это было прекрасно. Правда, если смелая мысль о соревновании городов была бы осуществлена, Немухину пришлось бы признать свое поражение. Мне даже захотелось переписать страницы, на которых Юра Ларин рассказывал о том, как хорош его городок, опоясанный ветряными мельницами и украшенный ржавыми якорями. Я бы охотно побродил по узким улицам, вдоль которых дома стояли так близко друг от друга, что можно было обменяться рукопожатием с соседом, жившим на противоположной стороне.