Вениамин Каверин - Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

Он ворчал, и вздыхал, и сморкался в огромный застиранный зеленый платок, хотя, как известно, все аптекари в мире стараются не сморкаться, приготовляя лекарство. А если и сморкаются, так не в зеленые застиранные, а в новенькие, белые как снег платки. Но он сморкался, и моргал, и почесывался, и даже раза два одобрительно хрюкнул, когда стало ясно, что для Таниного отца он приготовил не лекарство, а настоящее чудо. Плохо было только, что вместо одного пузырька он нечаянно приготовил два, а за два ему могло попасть ровно вдвое.

– Возьми, Таня.

Сорока осторожно взяла пузырек, на котором было написано: "Живая вода".

– Так. А второй мы спрячем. Не дай бог, пригодится. Счастливого пути. Живо! – закричал он и затопал ногами. – А то я еще передумаю! Ох, как вы мне все надоели.

И Таня улетела – вовремя, потому что позвонил телефон, и Лекарь-Аптекарь услышал голос, который действительно мог заставить его передумать.

– Как дела, старина? – спросил Великий Завистник. (К сожалению, это был он.) – Я хочу поблагодарить тебя за микстуру. Спал, как ребенок. Здорово это у тебя получилось!

– Пожалуйста, очень рад.

– Погромче!

– Очень рад, – заорал Лекарь-Аптекарь.

– То-то же. Ты вообще имеет в виду, что я к тебе отношусь хорошо. Вот сейчас, например, с удовольствием потрепал бы тебя по плечу, честное слово. Ты ведь, кажется, любишь птиц?

– Что?

– Птиц, говорю! Воробьев там, канареек, сорок?

– Птиц? Нет. То есть, смотря каких. Полезных – да. Которые поют. А воробьев – нет. Они не поют.

– Понятно. Кстати, тут на днях к тебе не залетала Сорока?

– Нет. А что?

– Да тут, понимаешь… просыпаюсь, а на полу Сорочье перо. Уронила. Ну, ты меня знаешь! Захотелось вернуть. Ищет, думаю, огорчается птица. Значит, не залетала?

– Нет.

– Хм… тем лучше. До свидания. Ах, да! Надеюсь, ты еще не забыл, что чудесами распоряжаюсь лично я впредь до распоряжения?

– Что вы!

– Ну то-то. Прощай.

Они одновременно положили трубки и зашагали из угла в угол: Великий Завистник, зловеще бодаясь маленькой черной головкой, а Лекарь-Аптекарь, в отчаянии хватаясь за свой длинный, сразу похудевший нос. Они шагали, думая друг о друге. Мысли Великого Завистника летели в аптеку, а мысли Лекаря-Аптекаря – прямехонько на Козихинскую, три, – и нет ничего удивительного в том, что они столкнулись по дороге. Раздался треск, не очень сильный, но все же испугавший Лошадь, тащившую бочку с водой вдоль Соколиной Горы. Это была та самая Старая Лошадь, которую когда-то звали Ниночкой, а теперь – Аппетит. Ей давно хотелось узнать, заказала ли Таня лекарство, и заодно, если удастся, купить у Лекаря-Аптекаря очки. Купить, правда, было не на что.

"Но, может быть, – думала она, – я сумею оказать ему какую-нибудь услугу? Например, для микстур и настоев нужна вода. А у меня она как раз очень вкусная и сколько угодно".

"…Да, без очков трудно жить, – думала она грустно. – Особенно когда даже подруги норовят стащить твое сено из-под самого носа. Впрочем, какие они мне подруги? Разве они носили когданибудь ленточки в косах? Разве их награждали когда-нибудь почетной грамотой, как меня, когда я перешла в третий класс? Кто танцевал в школе лучше, чем я? Кто пел, как соловей: "И-го-го, и-гого!"?"

Ей показалось, что она встала на цыпочки и запела, а на самом деле она подняла хвост и заржала. Лекарь-Аптекарь, все еще шагавший из угла в угол, прислушался с беспокойством.

Трах! – Аптечная посуда зазвенела в ответ, а фарфоровые белочки привстали, насторожив уши.

Трах! – Это, конечно, была Старая Лошадь. Ей казалось, что она стучит деликатно, чуть слышно.

Живая вода плескалась в пузырьке. Таня крепко сжимала его в своем черном изогнутом клюве. Еще несколько взмахов – и дома! Вот и знакомая крыша показалась вдали. На трубах сидели воробьи и вдруг все разом шумно вспорхнули, должно быть, испугались большой черно-белой птицы, которая несла что-то непонятное в клюве. А ну взорвется или еще что-нибудь? Мальчишки запускали воздушного змея на Медвежьей Горе. Они тоже, конечно, заметили Таню, тем более что подул ветер и воздушный змей поплыл к ней навстречу. Он был страшный, рогатый, с высунувшимся красным языком. Любая сорока закричала бы караул. Но Таня не закричала, – ведь она могла выронить пузырек! Зажмурив глаза, она приближалась к змею. Поздороваться с ним и обогнуть – это был бы лучший выход из положения. Но и для этого нужно было открыть клюв, а она сжимала его все крепче.

– Сорока-воровка!

– Гляди, ребята! Что-то стащила!

Один камень больно ударил Таню в плечо, другой оцарапал ногу, а третий… третий разбил пузырек! Тонкая, засверкавшая на солнце нить протянулась между землей и небом. Это пролилась живая вода, и там, где она упала, вырос такой красивый сиреневый куст, что Ученый Садовод немедленно написал о нем книгу под названием "Чудо на Медвежьей Горе".

Расстроенная, измученная, с подбитым крылом, Таня полетела обратно в аптеку. Она помнила, что Лекарь-Аптекарь приготовил два пузырька живой воды. Какая удача! Но на куске картона, висевшем между голубыми шарами, было написано: "Хотите верьте, хотите нет – аптека закрыта". Почерк был Петькин, и никто другой не нарисовал бы в уголке чертика с хвостом, изогнутым, как вопросительный знак.

Да, аптека была закрыта, и Таня, взлетев на антенну, с которой были видны все двенадцать улиц Медвежьей Горы, принялась ждать – что еще могла она сделать?

Прошел час, другой, третий. Начался дождь. Таня промокла до последнего перышка – и это было прекрасно, потому что она боялась уснуть, а под дождем не уснешь, тем более без зонтика, правда? Но дождь перестал, и она уснула. Солнце поднялось; когда она открыла глаза, подъезды сверкали после дождя, точно нарисованные мелом на белой глянцевитой бумаге, а кусок картона с надписью попрежнему висел между голубыми шарами. ЛекарьАптекарь не вернулся. Но куда же в таком случае делся Петька? Таня полетела на Бега к Старой Лошади, но в ее стойле спал, расставив ноги, грубый Битюг с рыжим хвостом.

– Простите, вы не знаете?.. Прежде в этом стойле часто останавливалась одна девочка… Я хотела сказать, одна лошадь.

– Кобыла Аппетит снята с рациона, – проржал, просыпаясь, Битюг, который прежде возил заведующего продовольственной базой и привык выражаться так же кратко, как он.

– Снята? Почему?

– Как сбежавшая в неизвестном направлении, утащив казенную упряжь, тележку и бочку с водой.

Ничего не оставалось, как вежливо извиниться и улететь. Но куда?

…В отвратительном настроении Таня спряталась в самой густой листве Березового Сада. Все казалось ей в черном свете, даже солнце, на которое, как все сороки, она могла смотреть не мигая. Голубое небо казалось ей серым, зеленые листья – рыжевато-грязными, а птица, сидевшая на соседнем дереве, самой обыкновенной скучной вороной.