Вениамин Каверин - Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

Как они догадались, что Лекарь-Аптекарь скрывается в Неухине, осталось неизвестным, хотя можно предположить, что они узнали об этом от Портного. Так или иначе, белочки выпрыгнули и полетели – ведь они прекрасно умеют летать. За ними помчались к своему хозяину порошки, таблетки, микстуры, травы, пилюли, коробочки, пузырьки, и среди них, конечно, тот, на котором было написано "Живая вода". И, наконец, последними неторопливо поднялись в воздух Голубые Шары – левый, на котором было написано: "Добро пожаловать", и правый, на котором было написано: "в нашу аптеку".

Все это произошло очень быстро – Портной не успел опомниться, как его мастерская превратилась в Аптеку: порошки, немного перемешавшиеся дорогой, расположились на своих местах, микстуры и настойки выстроились рядами. И хотя в мастерской было тесновато, зато на длинном портняжном столе – куда просторнее, чем на вертящихся этажерках. Голубые Шары по старой привычке удобно устроились на окнах. Висевший между ними кусок картона тоже перебрался в Немухин, но теперь Петька переделал надпись: "Хотите верьте, хотите нет – аптека открыта".

Трудно было представить себе, что худенький старичок, поливавший левкои из старой, заржавленной лейки, и есть Ученый Садовод, о котором писали, что он прекрасно относится к цветам, вообще растениям и некоторым полезным насекомым. Но к сорокам он относился, без сомнения, несколько хуже, потому что едва Таня показалась на дороге, как он нахлобучил на себя шляпу, поднял плечи и замер – изобразил пугало, очевидно совершенно забыв о том, что как раз пугало-то и должно изображать человека.

– Простите, – робко начала Таня. – Я не трону ваши цветы, а червяк мне попался только один, да и то полудохлый. Я ищу Лекаря-Аптекаря. Мне сказали, что он остановился у вас.

– Ах, боже мой! Не напоминайте мне о нем, – сказал Ученый Садовод со вздохом. – Вы знаете это чувства? Человек уезжает, и вдруг оказывается, что жить без него положительно невозможно. Но я-то что! Мои цветы так соскучились по нему, что приходится поливать их по три раза в день. Сохнут!

– Где же он?

– Не знаю. Он очень торопился. Я боюсь за него, – тревожно сказал Ученый Садовод. – Мне кажется, что он просто-напросто удирал от кого-то.

Что могла сказать бедная Таня? Она поблагодарила и улетела.

Так она и не нашла бы Лекаря-Аптекаря, если бы в поле под Немухином не наткнулась на Солнечных Зайчиков, которых Петька выпустил из бутылки. Они еще прыгали, скользили в траве, прятались друг от друга. Заигрались! Ведь они были зайчики, а не взрослые зайцы.

– Скажите, пожалуйста, не видели ли вы Лошадь в очках? – спросила их Таня.

– Конечно, видели! – ответил самый пушистый Зайчик с самыми длинными разноцветными ушками. – Мы сидели в бутылке, бутылка лежала в сумке, а сумка висела на плече Лекаря-Аптекаря. Лекарь-Аптекарь сидел на передке за водовозной бочкой, а бочку тащила Лошадь в очках. Мы ехали в Немухин. И приехали бы, если бы Петька не выпустил нас из бутылки.

Сороки, как известно, летают медленно и даже вообще больше любят ходить, чем летать. Но Таня полетела в Немухин, как ласточка, а быстрее ласточек летают только стрижи. Вот и Немухин! Вот и аптека "Голубые Шары"! Вот и Лекарь-Аптекарь! Она опустилась на его плечо и сказала:

– Здра…

На «вствуйте» у нее не хватило дыхания.

Танин папа не беспокоился о дочке. Он был уверен, что она отправилась с пионерским отрядом в далекий поход – так ему сказала Танина мама. Странно было только, что она не зашла проститься. Но мама сказала, что ей не хотелось будить отца, а это было уже вовсе не странно.

По-видимому, вскоре он должен был умереть – по крайней мере, так утверждали врачи, разумеется, когда они думали, что он их не слышит. Но ему все казалось: а вдруг – нет?

– В общем, там видно будет, – говорил он себе и работал.

Он писал мамин портрет, и его друзья в один голос утверждали, что этот портрет мог рассказать всю мамину жизнь. Каждая морщинка говорила свое, и, хотя их было уже довольно много, художнику казалось, что двух-трех все-таки еще не хватает.

– Сюда бы еще одну, маленькую, – говорил он смеясь. – И сюда. А без третьей я, так уж и быть, обойдусь.

И вот однажды, когда она пришла, чтобы пожелать ему доброго утра, он заметил, что на ее лице появилась как раз та морщинка, которая была нужна, чтобы закончить портрет.

– Вот теперь все стало на место, – сказал он и поскорее принялся за работу.

Он не знал, что новая морщинка появилась потому, что мама беспокоилась за Таню, от которой не было ни слуху ни духу.

Чтобы закончить "Портрет жены художника" – так называлась картина – нужно было только несколько дней. И оказалось, что именно эти несколько дней прожить совсем нелегко. Но он старался, а ведь когда очень стараешься, становится возможным даже и то, что положительно не под силу. Он работал, а ведь когда работаешь, некогда умирать, потому что, чтобы умереть, тоже нужно время.

– Да, эта морщинка чертовски идет тебе, – устало сказал он жене, когда кисть в конце концов все-таки выпала из руки. – Никогда еще ты не была так красива.

Союз художников объявил, что первого мая откроется его выставка, и до сих пор он все развешивал свои картины – разумеется, в воображении. А теперь перестал.

– Завещаю вам пореже трогать бородавку на вашем толстом носу, – сказал он доктору Мячику. – В конце концов это ей надоест, она сбежит от вас, а без бородавки, имейте в виду, ни один пациент вас не узнает.

Он еще шутил!

– Пожалуй, "Портрет жены художника" придется назвать портретом его вдовы, – сказал он друзьям.

Это тоже была еще шутка.

С каждым часом ему становилось все хуже.

– Может быть, мне станет легче от клюквы? – спрашивал он жену. – Или от ежевики?..

– А не попробовать ли нам черничного киселя? – спрашивал он, когда не помогли ежевика и клюква.

У него было так много учеников и друзей, что, когда Смерть вошла в комнату, она должна была проталкиваться сквозь толпу, чтобы добраться до его постели.

– Извините, – говорила она вежливо, – я вас не толкнула? Не будете ли вы любезны посторониться? Благодарю вас.

Друзья расступались неохотно, и она опоздала – не надолго, всего лишь на несколько минут. Но этого было достаточно: черно-белая птица с раздвоенным длинным хвостом мелькнула за окнами, и в открытую форточку влетел пузырек, на котором было написано: "Живая вода".

– А, наконец-то! – сказал доктор Мячик. – Ну-ка, дайте мне столовую ложку.

Смерть еще проталкивалась, но уже не так решительно, как прежде.

– Виновата, – говорила она слабеющим голосом. – Посторонитесь, господа. Что же это, в самом деле, такое?

– Боюсь, что вы опоздали, сударыня, – сказал ей доктор. – Если не ошибаюсь, вам здесь нечего делать.