Вениамин Каверин - Немухинские музыканты

– Нет, может!

Нельзя сказать, что немухинцы были очень огорчены его исчезновением. Более того, они сразу же забыли о нем. Город был взволнован другим событием, гораздо более важным. Сперва в одном доме, потом в другом стали все чаще поговаривать, что кузнец придумал-таки для Варвары Андреевны тысячу ласковых прозвищ и она согласилась стать его женой.

И это было действительно так.

На свадебный обед были приглашены только Таня и Петька, но в каждом доме пили за здоровье молодых и желали им счастья. Из Поселка Любителей Свежего Воздуха за ними прислали легкие, на диво слаженные сани. В сани была запряжена стройная гнедая лошадка, а на козлах сидел тот самый румяный мужчина, который так сложно объяснял Петьке, где живет Иван Гильдебранд.

– Как дела? – спросил его Петька.

И кучер, улыбнувшись, снова ответил загадкой:

Дела растут, как снежный ком,

С горы летящий кувырком.

Кому сапожный нож, а мне

Чепрак и сбруя на коне.

И хотя Петька не знал, что чепрак – это цветная материя, которую для красоты иногда кладут под седло, он понял, что перед ним очень занятой человек, с трудом выкроивший время для поездки в Немухин.

Вся Музыкальная Школа в полном составе пришла провожать Варвару Андреевну, и она даже всплакнула – от счастья и от горя. От счастья, потому что она была счастлива, а от горя, потому что ей было грустно расставаться с городом, где ее так полюбили.

Грустили, расставаясь с ней, и немухинцы. «Но с другой стороны, – решили они, – отказываться от такого жениха, как Иван Гильдебранд, было бы просто неблагоразумно».

Молодые уселись в сани, лошадь тронула, и все окна в городе распахнулись одновременно, несмотря на довольно сильный мороз.

– Счастливого пути!

– Не забывайте!

– Пишите!

– Доброго здоровья!

Сани промчались по Нескорой, свернули в переулок, соединявший ее с набережной; кучер, придерживая лошадь, стал выбирать пологий спуск и наконец плавно повел сани вдоль извилистой речки.

Вот и Мухин промелькнул, с ленивым, сонным лаем собак, с телевизионной башней, которая была гораздо ниже немухинской, потом пошли какие-то темные села.

Большая желтая луна с каждым часом становилась все меньше и голубела, пока не превратилась в маленький сияющий блин, который кто-то отхватил сбоку на целую четверть. Но и оставшихся трех четвертей было вполне достаточно, чтобы засыпать всю Немухинку множеством ослепительных, скрипящих под полозьями звезд. Это был, конечно, снег, который старался выглядеть особенно нарядным в первый вечер года.

Варвара Андреевна задремала – намаялась за день. Что-то легкое приснилось ей: весеннее утро, бабочки над маленьким лесным водопадом, кузнечики, неторопливо завтракающие в высокой траве. Иван Гильдебранд обнял ее за плечи, чтобы на крутом повороте она не вылетела из санок, и ей казалось, что, если бы не эта сильная рука, она увидела бы совсем другой сон – грустный или даже, может быть, страшный.

– Ну что ж, – сказал дядя Костя, когда я прочитал ему эту историю. – Кое-что здесь может пригодиться для моего путеводителя. Скажем, любой турист был бы поражен, узнав, что в здешней школе преподавала фея Музыки, которая потом вышла замуж за обыкновенного или даже не совсем обыкновенного кузнеца. Правда, для первого, второго и третьего раздела моего путеводителя… – Он взглянул на план. – Немухинские музыканты, очевидно, не имеют значения. Но для четвертого… Она была командирована?

– Кто?

– Фея.

– Без сомнения.

– Отлично! Значит, она может смело занять свое место среди академиков, поэтов и Героев Социалистического Труда. Да и вообще…

Дядя Костя задумался.

– Конечно, описания города здесь почти нет. Но окрестности, например Поселок Любителей Свежего Воздуха, о котором, кстати сказать, даже в Большой Советской Энциклопедии нет ни слова, описан недурно. Любопытно, например, что его обитатели любят поэзию и сами время от времени пишут стихи. И вот еще что очень важно! Вы помните, мне хотелось доказать, что немухинцы – люди самолюбивые и скромные, а теперь становится ясно, что они еще и добряки. Посмотрите, как сердечно они отнеслись к Варваре Андреевне с ее немного странным оркестром. И как радушно провожали молодых! И как умно рассудили, что Варваре Андреевне от такого симпатичного кузнеца отказываться было бы неблагоразумно. Правда, мне не верится, что он придумал для нее тысячу ласковых прозвищ. Я в свое время для своей невесты придумал только пять. Короче говоря, мне легко будет доказать, что любой турист встретит в Немухине людей доброжелательных и гостеприимных. Но вот как быть с этим упорным нежеланием ударить лицом в грязь… и вообще с характером коренного населения в целом?

– Но ведь нам пока удалось разыскать подзорную трубу и музыкальную табакерку. Может быть, если мы найдем старинную пушку или медный самовар…

Дядя Костя так сильно потер нос, как будто решился покончить с ним раз и навсегда.

– Не знаю, не знаю, – возразил он. – Пока вы возились с этим блокнотом, я возился с Музеем и, как видите, почти привел его в порядок. Ни пушечки, ни самовара, ни фрегата нет и в помине, не говоря уже о шкатулке, которая, открываясь, превращается в маленький письменный стол.

– Превращается в письменный стол? Откуда вы это знаете?

Вместо ответа дядя Костя протянул мне опись. Под номером 205 действительно была указана шкатулка и прибавлена фраза: «Может служить бюваром для хранения почтовой бумаги, конвертов, корреспонденции и т. д.».

– Где же она?

Дядя Костя только пожал плечами.

– Мне кажется, – нерешительно сказал он, – что она могла попасть в Комиссионный Магазин…

В сказке «Сын Стекольщика» Ночной Сторож утверждал, что хотя Директор Комиссионного Магазина Пал Палыч считался знатоком старины, однако был подслеповат, глуховат и, главное, очень пуглив, что, кстати сказать, совсем не свойственно для знатоков старины. И действительно, он испугался, когда я сказал ему, что шкатулка пропала из Музея.

– Может быть, она случайно оказалась у вас Магазине?

– Помилуйте! Чтобы я купил музейную вещь? Я не только не покупаю их, но даже не продаю, когда они попадают мне в руки. Неужели эта шкатулка, которую я неоднократно видел в Музее рядом с моделью фрегата, бесследно пропала?

– Увы! Пропал и фрегат.

Пал Палыч ахнул и, шатаясь, прошел куда-то за перегородку, в глубину Магазина. Когда он вернулся, от него так сильно пахло валерьянкой, что кошка, до сих пор спокойно дремавшая за прилавком, вылезла и, тревожно принюхиваясь, выгнула спину.

– И пушечка елизаветинских времен, – продолжал я. – И медный самовар.