Александр Шаров - Малыш Стрела — Победитель Океанов (Сказки)

Эту историю рассказал мне старый дельфин, а уж кому верить, как не ему…

Море было залито светом прожекторов. Кругом господствовала ночь без звёзд и луны, и сюда, в серебряное световое озеро среди черноты ночи, приплыли все рыбы, которые любят свет: сардина со своим племенем, стая кефали, усатые барабули, быстрые и тонкие морские иглы и даже ленивые камбалы по прозвищу Морские Языки.

Они купались в серебряном свете и от радости выпрыгивали на поверхность.

А потом бесшумно подплыли чёрные рыболовные лодки с высокими парусами.

От парусов на воду легли плотные чёрные тени, как стены.

Стены сближались, и рыбы в страхе отступали, пока отступать стало некуда. Рыб сгрудилось такое множество, что нечем стало дышать, и даже узкая вёрткая морская игла не могла пробить себе дорогу своим острым длинным носом.

Тогда вся эта плотная рыбья толпа устремилась к единственной светлой щели между чёрными стелами. Надо ли говорить, что там, за щелью, их ждала сеть.

Рыбы были уже на пороге гибели, когда впереди показалась минога, самая обыкновенная минога, которую раньше никто из морских жителей — ни морские коньки, ни сардины, ни даже медузы не считали умной и серьёзной особой.

Извиваясь своим длинным телом и смеясь, минога рванулась на чёрную стену.

И когда она проникла в черноту, все рыбы поняли, что там никакая не стена.

И поплыли за миногой все от мала до велика.

И выплыли на свободу.

Тогда умный морской конёк сказал о миноге:

— Слава ей, она не боится темноты.

А морская игла сложила о миноге песню, которую потом перевели на языки всех жителей моря.

Кончив рассказ, старый дельфин тихо просвистал мне эту песню:

Жили на свете два мастера. Один всё делал из камня, а другой — из тополиного пуха. Они были так стары, что люди забыли настоящие их имена и называли одного «старик Мрамор», а другого — «дедушка Пух».

Старик Мрамор запасал камень в лютые холода, когда слабые, непрочные камни дают трещины, отламываются ветрами, падают с крутизны и только мрамор спокойно сверкает алым пламенем на ледяном, зимнем солнце. А дедушка Пух — тот, конечно, запасал материал в те ласковые деньки, когда только и летит тополиный пух.

Мастера жили в одном доме, душа в душу. И соседи — а всегда найдутся соседи, любящие ссорить друзей, — нашёптывали старику Мрамору:

— Тебя мы уважаем. Ты создаёшь дома, дворцы, статуи. Всем известно, что однажды лава залила воздвигнутый тобой город, но, когда раскалённый поток схлынул, колонны дворцов возвышались по-прежнему. И когда несчётное воинство, всех убивая и всё уничтожая, прошло по миру, только твои статуи сохранились на площадях сожжённых городов. И когда варвары сбрасывали статуи в пропасти, те поднимались из глубины земли… Мы уважаем твою работу, — говорили соседи. — Но старикашка Пух… Что можно сделать из пуха? Подуешь — и нет его.

— Что можно сделать из пуха? — переспрашивал старик Мрамор, высекая статую и медленно двигая словно каменными губами. — О!.. Очень многое. Из пуха делают серебряные серёжки ив. И пыльцу, которая весной летит в лесу. И облака, приносящие дождь. И ту незримую ткань, которую пытались было соткать королю негодные портняжки, да только ославили короля на весь свет, — ту ткань, которую, если она есть на самом деле, ты чувствуешь, осторожно касаясь зелёного листа, и травинки, и руки ребёнка, и губ любимой. Из пуха делают…

— Но всё это так недолговечно! — перебивали соседи, удивлённые, что старик Мрамор, который, бывало, едва процедит одно словечко за тысячу лет, заговорил быстро и горячо, да ещё такими словами. — Но всё это так мимолётно — лист, пыльца, облако…

— А что может быть долговечнее весны?

И соседи уходили ни с чем.

Однажды выдалась особенно суровая зима.

Весной не зацвели ни яблони, ни сирень, ни тополя. Дедушка Пух заболел — он не мог жить без работы.

— Бери резец, молоток и попробуй ваять из камня, — предложил старик Мрамор.

В ту весну — люди запомнили её надолго — на ивах появились серёжки, сверкающие даже ярче, чем обычно, но такие тяжёлые, что ветки надламывались, падали в воду и зарывались в ил. И когда пришла пора куколкам превратиться в бабочек, они покрылись той самой незримой тканью, но, расправив радужные крылья, не смогли пробиться через эту ткань. Ведь она была каменная, а все знают, как прочен камень. И в гнёздах вывелись птенцы. Они были совсем как настоящие, даже взмахивали крылышками, но не могли подняться в воздух: ведь они были каменные, а все знают, как тяжёл камень.

И осенью птицы не потянулись на юг. Только одна стайка лебедей сумела подняться в небо. Но птица за птицей отставали, садились среди зелёных парков, чтобы навеки застыть с распростёртыми мраморными крыльями. Их, каменных лебедей, и сейчас можно увидеть почти в каждом городе- неподвижных, грустно следящих за полётом живых птиц.

Это была каменная весна, и она прошла. Но нельзя забывать, что она была.

— Давай лучше работать, как раньше, — сказал старик Мрамор. — Я буду ваять из мрамора, а ты…

— Да-да… Конечно, надо работать, как раньше, — ответил дедушка Пух.

Уже давно люди не видели старика Мрамора и дедушку Пуха. Кто знает, где они, живы ли? Вероятно, живы. Появляются же, когда приходит срок, статуи, не подвластные ни злу, ни силам уничтожения, даже самому времени. И летит тополиный пух, и в гнёздах выводятся птенцы, куколки превращаются в бабочек, и трубят свою песню лебеди, которых, раз увидев, не забудешь до конца жизни.

Один кукушонок вылупился в соловьином гнезде и совсем было собрался вытолкнуть соловьёнка, но не вытолкнул. Пожалел, что ли? А когда пожалел, решил:

«Дай я воспитаю из этого глупого соловьёнка, который не всегда же будет встречать добрых кукушек, хоть плохонькую, но кукушку».

И, решив сделать доброе дело, первое во всём кукушкином роду, стал учить соловьёнка.

— Ку-ку, — внятно и старательно куковал он утром и вечером. Повтори: «Куку, ку-ку…»