Нина Артюхова - Избранные произведения в двух томах: том I

— Аня, у него хороший характер, — возразил Сережа, подскабливая на чертеже слишком жирную линию.

— Нет, скверный. Ты его еще не знаешь! А я знаю.

— Аня, я с вами не согласен, — вежливо ответил Сережа.

— Я тебе, может быть, когда-нибудь покажу письмо, которое он мне написал из госпиталя. Вот тогда увидишь, какой у него хороший характер!

— Нет, пожалуйста, не показывайте.

— Почему это не показывать? Письмо мое, что хочу, то и делаю. Да еще такое официальное: на машинке напечатано!

— Все равно, Аня, я читать не стану.

— Ах, какой же ты деликатный! Ты его своей деликатностью избаловал. То, что ты делаешь, Сережа, это даже непедагогично. Он у тебя на глазах любую глупость может сделать, а ты…

— Аня, вы, пожалуйста, при мне так о нем не говорите.

— То есть что не говорить? Что он глупости делает? А это, по-твоему, умно? — Она подняла смятый чертеж. — Ну, посмотри, как он начал: какое это хорошенькое колесико! А дальше? А дальше он вспомнил, что не может работать левой рукой. И посмотри, как все сразу затряслось и разъехалось!

— Аня, вы же знаете: это контузия.

— Никакая не контузия! Просто скверный характер: у него дрожат пальцы, когда он психовать начинает. Почему он не может работать спокойно? Конечно, глупый.

Сережа собрал свои инструменты, сказал:

— Аня, вы меня извините, я лучше пойду в ту комнату, — и перешел к своему маленькому столу.

Но он ничего еще не успел толком подчистить — Аня уже стояла за его спиной.

— Возвращайся, — сказала она. — Я не буду больше говорить, что он глупый. А то так скучно: ты здесь, я там.

Сережа вернулся на прежнее место к окну.

Рейсфедер, циркуль и линейка двигались, как живые, в ловких пальчиках Ани.

Никаких поправок, никаких подскабливаний. Она уже растушевывала что-то и, по-видимому, тоже наводила последнюю красоту.

— Мне даже нравится, что ты его так защищаешь, — говорила она. — Но скажи мне, Сережа, одно: если он делает что-то нужное, почему он показывает только тебе и никого не просит ему помочь? А если это не нужно, зачем так над этим страдать и комкать и в окно выбрасывать? Разве это умно? Вот это и называется «пси-хо-вание»!

Сережа взглянул на часы.

— Аня, он скоро вернется. Я думаю, нам нужно кончать.

— Почему кончать?

— Ему будет неприятно. Он просил меня готовальню и все остальное куда-нибудь подальше от него спрятать, чтобы на глаза ему не попадались.

— А ты так и слушаешься? Эх ты! Я бы готовальню, наоборот, на самом видном месте оставляла. Один раз не вышло — выйдет в другой. Пускай старается. Покажи, что там у тебя, давай сравним.

Аня положила оба чертежа рядом на стол, а третий, смятый, держала в руках.

— Странно, — сказала она, — мой на твой совсем не похож. Нельзя даже сказать, что мы одно и то же старались сделать. Но мой все-таки лучше.

— Вот эта нарезка винта, — нерешительно сказал Сережа, — куда она у вас уходит?

— Как куда уходит? Сходит на нет!

— Получается, Аня, как-то непонятно.

— Это у него непонятно, а не у меня. Именно в этом месте самое бешенство и началось: видишь, даже бумага тоньше стала.

— А это у вас что?

— Это тень.

— Аня, по-моему, тень на чертежах не делают.

— Можно, конечно, не делать, но с тенью более выпукло. Вот посмотри в этом журнале: какая-то металлическая штуковина, а рядом с ней тень.

— Так это же фотография, а не чертеж!

— Ну уж не знаю. В конце концов, это неважно. Тень можно уничтожить, если она не нужна.

Сережа подбежал к окну.

— Аня, он идет.

Аня стала собирать инструменты.

— Ладно, уж так и быть, спрячь это все. Мы знаешь как сделаем: сейчас пообедаем, потом пускай он полежит, отдохнет, а тогда уж мы ему покажем и поговорим.

Эта заботливость примирила Сережу с Аней. Он быстро убрал все со стола и поставил греть чайник. Аня доставала посуду из шкафа.

После обеда, когда Аня решила, что отдыхать достаточно, она сделала знак Сереже.

Он подошел к Владимиру, даже немного задыхаясь от волнения.

— Вот, посмотрите, — начал он, — я попробовал…

По тому, как Владимир улыбался и морщился, разглядывая чертеж, Сережа видел, как он растроган.

— Сережка, ты ангел! — сказал он наконец.

Сережа слишком хорошо знал его лицо.

— Это не годится? — спросил он огорченно.

— Милый друг, для ангелов не обязательно…

— Володя, посмотри, я тоже попробовала, — Аня положила чертеж к нему на колени.

— Спасибо, Анечка, я очень тронут. Очень красиво, можно далее сказать, художественно у тебя получилось!

Он хотел поцеловать ее руку, но Аня не дала, а схватила свой чертеж и поспешно его разорвала, сначала пополам, а потом на четыре части. Сережа медленно разрывал свой.

— Зачем же вы рвете? — спросил Владимир. — До чего же вы обидчивые! Тогда по всей справедливости нужно четвертовать этого главного виновника, чтобы он больше не смущал людей. Держи, Сережка, за этот край! Такие отношения? Свое рвешь, а мне помочь не хочешь? Держи крепче, тебе говорю!

Когда все три чертежа были как следует разорваны, Аня прошлась по комнате, как бы разводя пары для воинственного разговора.

— В конце концов, — начала она, — кроме меня и Сережи, есть очень много чертежников, которые разберутся во всем этом гораздо лучше нас и сделают тебе все, что нужно.

— Ты думаешь, я могу показать эту мазню постороннему человеку?

— А почему не показать? Только ложное самолюбие. И не было бы это такой мазней, если бы у тебя больше было терпения. Ведь я знаю, как ты это проделываешь: сядешь за стол, когда дома никого нет, будто воровать собрался. А не выходит сразу — наломаешь карандашей, нарвешь бумаги — ведь пепел-то в печке летом я вижу… И все потому, что ты избалованный. Ты привык, что у тебя прежде сразу все хорошо получалось, и не хочешь добиваться. У тебя с твоей работой то же самое, что тогда с письмом: решил, что ты несчастный, и написал мне письмо…

— Аня, пожалуйста!..

— Что «Аня»?

— Давай поговорим о погоде или еще о чем-нибудь интересном.

— А мне о погоде неинтересно. Почему ты не пойдешь на завод, на котором ты до войны работал, и не узнаешь, что им теперь нужно?

— Я прекрасно знаю, что им нужно. А не иду туда… Анечка, ведь я даже в волейбол теперь не играю — и все по той же причине.

— Ведь не физическая же была работа, а головой.

— Вот именно, что моя работа была, кроме головы, руками.

— Я читала про одного художника, у которого совсем рук не было, так он ногой рисовать научился! Вот это был настоящий человек!

— Что ж делать, милый друг, люди бывают разные.

Аня сказала очень резко:

— «Милый друг», давай поговорим откровенно. Тебе неприятно встречаться с людьми, которые тебя знали прежде, когда ты был здоровым. Тебе хочется закрыться от них газетой, как ты от меня закрывался. Почему, когда к тебе приходит Тимашов или ребята из райкома, ты с ними охотно разговариваешь, и помогаешь им, и советы даешь?.. А помнишь, на улице мы с тобой встретили этого курносого лейтенанта? Как он к тебе кинулся! А ты увидел его гораздо раньше, чем он тебя, и хотел пройти мимо. Почему? Потому что бедный парень, несомненно, прежде перед тобой преклонялся! Я еще удивляюсь, как ты с Сережей живешь, скоро уже год будет, — и никуда от него не сбежал и не пытался его как-нибудь изгнать отсюда. Что это вы переглянулись? Была такая попытка сделана? И на завод ты не идешь просто потому, что там тебя знали, когда ты был таким… победительным, и не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как тебе сейчас тяжело и трудно. Так или не так?