Эльвира Смелик - Осколки. Всё ещё будет [СИ]

Всё, школа закончилась. Завтра выпускной.

Чувства странные. Не то, что я без ума люблю школу и, как теперь обходиться без неё, не представляю. Но вот уже одиннадцать лет она была обязательной составляющей моей жизни и вдруг — её больше нет.

Хотя не думаю, что моя реальность как-то кардинально изменится. Если поступлю в вуз, вообще распорядок останется тем же: встаёшь утром, завтракаешь, умываешься и идёшь учиться. Только место другое и люди вокруг другие — учителя, одноклассники. Точнее, преподаватели и однокурсники. И Вишни не будет рядом.

Вряд ли мы с ней и дальше двинем вместе. Она собирается куда-нибудь на управление — в менеджеры. А я…

До сих пор не могу сделать окончательный выбор. Скорее всего пойду куда-то на филологию. А может… может, в политехнический на строительный.

Хотя последнее — точно нет. Шутка.

Какого-то особого предвыпускного торжественного настроя у меня нет, есть только немножко смятения перед: «А что дальше?» Но в этом наверняка ничего особенного.

Дома сидеть не хочется. У Вишни — свидание. Она по-прежнему время от времени вздыхает по своему недосягаемому Нестерову, но в монастырь уходить не собирается. Двоюродная сестра познакомила её с каким-то мальчиком, и вот сегодня они первый раз встречаются без посторонних, один на один. Я тоже одна. Брожу по городу без определённого направления и цели — куда ноги понесут.

Как раз оказываюсь возле остановки, когда подъезжает троллейбус, почти пустой. Заскакиваю в него, устраиваюсь на сдвоенном сиденье в конце салона, еду. Просто еду, на автомате отсчитывая остановки: первая, вторая, третья. Пассажиры набираются медленно, заходят по одному, по двое. Четвёртая.

Осторожно! Двери закрываются! А я отворачиваюсь к окну.

Всего на секунду наши взгляды встречаются и тут же безучастно расходятся в разные стороны. А к чему рассматривать посторонних?

Но, может, я и ошиблась. Не хочу убеждаться, ни в том, ни в обратном. Выравниваю сбившееся дыхание, внимательно рассматриваю улицу за окном. Во всяком случае, это взаимно — сделать вид, будто не заметили, не разглядели, не узнали.

— Привет! — раздаётся совсем близко, и кто-то плюхается на соседнее кресло.

На самом деле не «кто-то», я точно знаю, что он. Ещё и голос в подтверждение. И то, как он себя ведёт. И абсолютно дурацкий вопрос:

— Это действительно ты?

— Неа, — отвечаю, глядя вперёд. — Не я. Даже ничего общего.

Он щурит бутылочного цвета глаза, морщит нос и мелко кивает:

— Заметно.

Не выдерживаю, поворачиваюсь, тыкаю локтем ему в бок.

— Что значит «заметно»?

Мир с умным видом констатирует:

— Ты изменилась.

— Ага, — соглашаюсь. — Больше не навязываюсь и не цепляюсь, как утопающий за соломинку. И вообще, завтра у меня выпускной.

— Ну-у, совсем большая! Поздравляю.

Снова хочется ткнуть его локтем в бок, но вместо этого улыбаюсь, как идиотка. И он лыбится.

Это только с ним подобное возможно: не видеться целый год, а потом, случайно встретившись, вести себя так, будто расстались только вчера, и легкомысленно болтать, пряча за глупостями самое важное.

Наверное, любой другой на его месте спросил бы: «Как дела?» Но он по-прежнему не любой другой. К тому же он уже спрашивал об этом, когда действительно было нужно, а больше никто не догадался. А сейчас…

Да всё у меня нормально.

Я живу с мамой, папа живёт со своей Юлей. Мы с ним общаемся понемногу, а мама до сих пор не желает его видеть, слышать, даже говорить о нём не желает. И, по-моему, всё ещё любит.

Раньше я не верила, что бывает такая любовь. С юности и надолго, несмотря на безответность, боль, предательство. Я бы так не смогла. Наверное.

— Ты куда-то по делу едешь? — интересуется Мир.

— Не. Просто гуляю.

— Одна?

— Почему же? — показываю на него. — А ты?

— Тогда выходим?

Троллейбус замедляет ход перед очередной остановкой. Не успеваю определить, какой.

— Здесь?

— А не всё ли равно, где?

Пожимаю плечами.

— Да без разницы.

Срываемся с места. Мир выскакивает из троллейбуса первым, как порядочный, протягивает мне руку, и я, не задумываясь, хватаюсь за неё, шагая с подножки на тротуар. Чувствую жар его пальцев. Всего мгновение. Он сразу отпускает мою ладонь, отворачивается, чтобы посмотреть по сторонам.

— Куда дальше?

Тоже оглядываюсь, замечаю зелёную массу деревьев, машу рукой.

— Туда.

Он соглашается, не раздумывая. Идём. У него руки в карманах брюк, а я держусь за перекинутый через плечо ремешок сумки.

Сразу за воротами у начала широкой аллеи стоит ларёк — переднее стекло обвешано ценниками, а боковые рекламными плакатами с продукцией, и по ним становится ясно, что тут продаётся.

— Хочешь мороженого? — интересуется Мир.

Киваю. Останавливаемся перед ларьком. Мир выбирает фисташковое, а я — клубника-банан. Надо же, у него даже мороженое под цвет глаз! Вообще-то я тоже хотела фисташковое, но решила не повторять за ним. Вот ещё!

Только успеваю разорвать упаковку и едва попробовать, а он предлагает:

— Меняемся?

И смотрит невинно-простодушным взглядом.

— Но я уже надкусила, — сообщаю и слышу в ответ:

— Ну и что?

Забираю у него фисташковый рожок и протягиваю ему свой, двухцветный, розово-жёлтый. Мир обхватывает его пальцами, поворачивает к себе как раз немного надкушенным краем и прикасается губами именно к тому самому месту. А я смотрю, как заворожённая, и, кажется, кажется…

Мне опять хочется ткнуть его в бок, чтобы превратить всё в забавный прикол, но он и так, похоже, не ощущает ничего особенного, отрывается от мороженного, по-кошачьи облизывает испачкавшиеся губы и беззаботно спрашивает:

— Агат, а как тебя называть уменьшительно?

— А зачем тебе?

— Просто, — заявляет Мир. — Думаю, но ничего в голову не приходит. Но ведь родители тебя как-то называли?

Старательно вспоминаю и, кажется, начинаю краснеть уже только от воспоминаний. Потому что нормальный человек в моём возрасте ни за что в подобном не признается. И всё-таки произношу:

— Давно-давно, совсем-совсем в детстве мама звала меня Кисонькой. А ещё Мусей. Иногда Татой. — Хотя тут же добавляю со всей возможной суровостью: — Но даже не думай это повторять.

Мир не пытается спрятать улыбку, а мысленно — вообще ржёт.

И зачем я ему рассказала? Ну ведь точно, не выдержит и ввернёт при случае. Но пусть только попробует. Тогда в отместку стану называть его… Славиком!

Представляю и тоже едва не давлюсь смехом. И понимаю, что не получится. Потому что он — Мир. И только.

Мороженое давно уже съедено, и Мир опять убирает руки в карманы, а я цепляюсь за ремешок сумки. Шагаем неторопливо, молчим или болтаем о всякой ерунде. И мне опять кажется, что мы, не заметив, перешагнули через год. И ещё через что-то. И вот именно это неопределимое что-то волнует, настораживает и смущает.