Емилиан Буков - Андриеш

До беды и до начала

Всех скитаний пастушка, —

Весела, чиста, звонка,

Та, что легче ветерка

Поднималась в облака

Над родимою Молдовой,

Над долиной Трехручьевой!

Андриеш играет гладко,

А в душе его несладко:

Сколько, сколько можно впредь

Испытания терпеть? —

Вот нелегкая загадка…

Словно взрослому, ему

Выпадают передряги,

Испытания — уму,

Сердцу, воле и отваге.

Детство, детство, ты куда?

Промелькнуло без следа.

Так живешь — не уследишь:

Взрослый ты или малыш.

Девочка к нему идет

И тихонько задает

Пастушку такой вопрос:

«Ты скажи-ка мне и детям,

Где учился песням этим?»

Молвит хлопец: «Фэт-Фрумос —

Вот кто мой учитель главный,

Вот кто мой наставник славный!

Как зовут тебя, мой свет?»

Медлит девочка, боится,

Наконец она в ответ

Произносит: «Миорица».

Сжало пастушку сердечко, —

«Это ведь моя овечка

Так зовется! Я грущу,

Я давно ее ищу, —

Схожа с ней ты, крошка-детка,

Как сестричка-однолетка!»

Налетев исподтишка,

Грусть объяла пастушка.

Поспешил к нему Пэкала:

«Не печалься, добрый друг!

Столько радости вокруг!

Видишь, даже солнце встало

И сквозь тучи заблистало!

Вот, как видишь, я не вру!

Поутру и ввечеру,

Паренек, твою хандру

Звонким смехом уберу!

Дуться, парень, ты не смей!

Прогонять тоску умей,

Хохочи всю жизнь, до слез,

Выше кушму, выше нос!»

Подмигнула им дорога,

В нитку вытянулась строго,

Вновь шагать друзья решили

И на запад поспешили.

Там, в густом разливе тьмы,

Дремлют долы и холмы.

Над откосом — чахлый сад,

Ветви до земли висят.

Не под тяжестью плодов,

Не под бременем годов,

А под грузом темноты

Сникли чахлые листы!

В том саду стоит седая

Женщина немолодая,

Но прекрасная лицом.

Перед каждым деревцом

Слезы льет поочередно,—

Чем, бедняжке, ей помочь?

На нее немая ночь

Давит тяжестью холодной.

Возле дома, у крылечка,

Черная паслась овечка,

Век не видевшая света:

К ней, видать, окраска эта

Низошла с окружной тьмой.

И была она немой!

Чернота лилась рекой…

Увидавши сад такой,

Андриеш почуял ужас.

Чабаненок вмиг его

Пересилил, понатужась,—

Отступило колдовство.

Флуер вытащил пастух

И во весь пустился дух

Песней радостной, веселой,

Черные тревожить долы.

Посветлела вмиг листва,

Зашумели дерева,

Встала от земли трава,

Вновь свежа и вновь жива.

И, заслышавши едва

Звук молдавской песни звонкой,

Женщина на чабаненка

Подняла усталый взор

И вступила в тот же хор.

И напева звук забытый

Вдруг для сада стал защитой, —

Поредела, сникла мгла,

Солнце вспыхнуло, как свечка,

И несчастная овечка

Тоже сделалась бела!

И Пэкала молвил: «Ох!

Вижу, парень, ты неплох.

Тоже мастер, да немалый,

Потягаешься с Пэкалой!

Мой неудержимый смех,

Песнь веселая твоя —

Не составит им помех

Сила злобная ничья!

Так спасем же от беды

Эти пашни и сады,

Эти золотые нивы —

Так спасем же край счастливый!»

С лаской женщина смотрела,

Тень сошла с ее чела,

И, как только пала мгла,

К чабаненку подошла,

Словно сына, приласкала

И промолвила ему,

Уничтожившему тьму, —

Так, что слышал и Пэкала:

«Эх, таких поменьше б ночек!

Был и у меня сыночек,

Так же ловок, ясноок,

Строен, гибок и высок.

Был он ладен и плечист,

Был он весел и речист,

И душой и сердцем чист,

Как весенний первый лист!

Да, на славу парень вышел!

Черный Вихрь о нем прослышал,

И, не подождав ни дня,

Отнял сына у меня,

И в своих покоях черных

Ввел в число своих придворных,

Это значит — слуг покорных,

Исполнительных, проворных…

Сыну моему пошло

Удальство его во зло!

Если встретишь ты его,

Несмотря на волшебство,

Что его сковало ныне,

То скажи — в родной долине

Мать его, как прежде, ждет,

Может, он домой придет.

Вот умчались облака —

Только прочь нейдет тоска,

Словно небо, велика,

Словно море, глубока…

Пусть проходят хоть века —

Лишь увидеть бы сынка…»

Ах, как жаль ее, как жаль!

Материнская печаль

Всех больней, всех человечней,

Всех других добросердечней!

Андриеш глаза смежил,

Внял ее глухим страданьям,

И как мог, со всем стараньем,

В песню эту боль вложил.

Вот толпа людей пришла

На околицу села

С плачем попросить светило,

Чтоб столетний мрак пробило,

Чтоб излило свет дневной

Над несчастною страной,

Чтоб лучом прошло вдоль склонов,

Камни и растенья тронув,

Радость возвращая этим

И родителям, и детям.

Были здесь в былые годы

Праздники и хороводы;

Здесь, коль верить старцам древним,

Жизнь бурлила по деревням,

Как теперь и не приснится:

Не было щедрей земли —

Розы алые цвели,

Зрела средь полей пшеница.

«Где все это, солнце, где?

Нашей помоги беде!»

И вскричал тогда Пэкала:

«Люди, плакать ли пристало

Вам, хозяевам страны?

Не смеяться ль вы должны?

Проку много ль в черной гуще,

Что нависла средь небес?

Вам ли, люди, ждать чудес?

Благодати ждать грядущей?

Прочь мольбы — и станет так:

День взойдет, и сгинет мрак!

Плюньте, говоря короче!

А сейчас — разиньте очи,

И, покуда хватит мочи,

На погибель черной ночи

На победу силам дня —

Люди, слушайте меня!

Лет тому уж с гаком двести

(Был я, помню, в те года

Стариком еще тогда),

Побывал я в чудном месте —

В замечательном селе,

Испеченном на золе

И приперченном в избытке.

Там дороги, будто нитки,

Были очень широки,

Вместо крыш — боровики

Там топорщились на хатах,

На больших столбах-опятах.

И в румяных поросятах

Были кроны тополей!

И цвели среди полей

Фляжек тысячи пузатых.

Ярко-красные буренки

Там, мыча, паслись в сторонке.

Молодцы коровки были:

Дважды в день себя доили;

Вам поверить нелегко:

Там давали молоко

Даже старые козлища, —

Но для них нужна была

(Да, для каждого козла!)

Необычнейшая пища:

Брынза, теплая, домашняя,

Свежая, а не вчерашняя!

Не сготовишь про запас…

Вот бы вам, друзья, сейчас

Лакомства отведать нового —

Молочка хлебнуть козлового…

И собаки там всегда

Были собраны в стада,

Шли, ушами шевеля,

На хвосте же — кренделя

Вязкой у любой висели,

То-то было там веселье!

А еще — у всех крестьян

Был не то чтобы изъян,

Но — особенность, черта.

Вам о ней поведать жажду я:

Там имела рожа каждая

Ровно по четыре рта!

Первый, ясно, тараторит,

Песней тот, что рядом, вторит,

И жует, жует, жует

Непрерывно третий рот».