Давид Дар - Книга чудес, или Несколько маловероятных историй

И так как умный Миша объяснял это весьма толково, и все ребята вполне соглашались с ним, и ребят на нашей улице было много, а Леня Вьюшкин один, и ему очень не хотелось унижать свое человеческое достоинство, то постепенно он, не хуже других, научился обращаться с разнузданными хулиганами и злыми собаками.

Теперь стоит только собаке выскочить из подворотни, как он швыряет на землю свои стихи, и университетский значок, и ясный разум, и нравственные принципы, и глубокий интеллект, и, став на четвереньки, бросается к собаке и тоже лает на нее, и норовит схватить ее зубами за лапу, так что иногда ему удается даже вырвать у нее клок шерсти, и тогда собака убегает, поджав хвост и жалобно скуля.

А умный Миша говорит ему:

— Вот теперь ты научился обращаться с собаками, теперь ты не уронил своего человеческого достоинства.

И все ребята с нашей улицы глядят на Леню Выошкина с уважением.

А он, смущенно пряча от нас доверчивые глаза, подбирает с земли свой ясный разум, и нравственные принципы, и глубокий интеллект, и стихи, и университетский значок, — и идет дальше по своим разумным, нравственным и интеллектуальным делам.

А я так и не научился обращаться с собаками и, заметив собаку, стараюсь перейти поскорей на другую сторону улицы или шмыгнуть за угол. И если даже все ребята с нашей улицы будут улюлюкать мне вслед, и если даже собаки всей стаей бросятся на меня, чтобы перегрызть мне горло, я всё-таки не стану на четвереньки, и не залаю по-собачьи, и предпочту лучше умереть как человек, чем грызться с собаками как собака.

— Так ты хочешь умереть как человек? — тихо спросил меня Леня Вьюшкин, выслушав эту недобрую сказку.

— Нет, я хочу жить как человек, — ответил я снисходительно.

Он с тревожным вниманием смотрел на меня своими доверчивыми глазами.

— Так ты хочешь жить как человек? — глухо повторил он и долго молчал, о чем-то думая. Только изредка, услышав злое рычанье собак, выглядывавших из подворотен, он и сам угрожающе рычал, оскалив зубы, и тогда собаки, поджав хвосты, прятались обратно в подворотни. — Ну что ж, — сказал он с горечью, — пусть будет так. Я буду жить как собака, чтобы ты мог жить как человек.

И он пошел от меня походкой сильного, красивого, уверенного в себе человека, а я, пугливо поглядывая в подворотни, стоял как жалкая побитая собака.

— Ну, и что же ты этим хочешь сказать? — спросил меня умный Миша, выслушав эту грустную сказку. — Кто же из вас, по-твоему, прав, ты или он?

Но я не знаю, что на это ответить, и я не знаю, кто из нас прав, и долгие-долгие ночи я провожу без сна, прислушиваясь к яростному лаю собак, и сердце мое отзывается на него горькой болью. И я не могу уснуть, и мечусь по комнате, не находя себе места. И стучу в твою дверь, и бужу тебя, и прошу: помоги мне своим добрым и умным словом, мой неведомый друг — читатель.

На моей руке живут пять пальцев. Это очень беспокойные пальцы. Я не могу ни на минуту оставить их без присмотра, чтобы они не повздорили между собой или не натворили какой-нибудь беды. Сколько раз я просыпался среди ночи, чувствуя странное движение на своей руке, и видел, что пальцы толкаются и пинают друг друга.

— Чего разлегся, как барин! — кричал Указательный палец и давал подзатыльник Среднему.

— Куда же мне деваться? — с достоинством спрашивал Средний, подвигаясь поближе к Безымянному.

Но мой Безымянный палец ужасный франт и чистюля.

— Не приближайся ко мне, — говорил он брезгливо, — ведь на тебе чернила.

А Мизинец смеялся, как будто его щекотали, и пищал:

— Ой, сейчас вы меня совсем столкнете с ладони!

Так они возились, пока я не сжимал их в кулак.

А однажды я проснулся от короткой и острой боли. «Что за черт, — подумал я, — обо что я мог уколоться?»

Пальцы тихонько лежали под одеялом, тесно прижимаясь друг к другу и прикидываясь спящими. Но я чувствовал, что они не спят, а Указательный всё ворочался и ворочался, будто не мог найти себе места.

— Ну что, бродяга, — сказал я ему, — обо что ты укололся?

— Сам не знаю, — ответил он виноватым и лживым тоном. — Наверно, в постель попала иголка.

Я зажег свет, осмотрел простыню и одеяло, но ничего не нашел. И вдруг обратил внимание на тумбочку, стоявшую возле кровати. На ней острием вверх лежала канцелярская кнопка.

— Ты лазал туда? — спросил я у пальца.

Он отогнул кверху свой кончик и смело поглядел мне в глаза.

— Да, — сказал он, — простите. Мне вдруг очень захотелось побродить одному. Ведь я еще никогда в жизни ничего не предпринимал самостоятельно. И я решил попробовать. >1 вылез из-под одеяла. В полной темноте. Сердце так ужасно билось. Но я всё полз, пока не очутился на краю кровати. Остальные пальцы отговаривали меня, они тянули меня назад, они цеплялись за простыню, но я всё-таки перебрался на тумбочку. У меня закружилась голова от счастья: я мог делать что хочу. Вы крепко спали и ничего не чувствовали. Я мог потрогать лампу, перевернуть страницу книги, сдвинуть коробок спичек. Я даже мог, если бы захотел, спрятаться от вас под кровать. Пальцы уговаривали меня: «Скорее лезь обратно, а то он ужасно рассердится». Но я говорил, что вы не рассердитесь, наоборот, вы очень обрадуетесь, когда узнаете, что у вас есть такой самостоятельный палец. Представьте себе, что все ваши пальцы станут такими же, тогда вы будете спать, или читать книгу, или сидеть в кино, а мы в это время сможем сами что-нибудь делать. Ну, например, пришьем пуговицу или напишем сказку…

Он стоял передо мной, такой маленький, доверчивый и счастливый, что я не мог на него рассердиться.

— Ты славный палец, — сказал я, слизнув с него капельку крови. — Я очень рад, что на этот раз ты отделался только легким уколом, но я совсем не желаю когда-нибудь лишиться такого смелого пальца.

Поговорив так со своим пальцем, я снова потушил свет, и мы проспали до утра.

На следующий день, читая книгу, я заметил, что мои пальцы, думая, будто я не обращаю на них внимания, вели между собой странный разговор.

— Этой ночью, ребята, я понял, — говорил Указательный палец, — что пальцы вовсе не так уж зависят от человека.

Безымянный, старавшийся в это время разглядеть свое отражение в стеклянной чернильнице, сказал легкомысленно и небрежно:

— Мы зависим от него не больше, чем он от нас. Интересно, что бы он стал делать, если бы мы отказались умывать ему лицо и расчесывать волосы?

— Послушать вас, просто уши вянут, — вмешался толстяк Большой палец. — Если бы у вас под ногтями была хоть капля разума, так вы не воображали бы о себе, а понимали, что мы — это только конечности человека, и всё, и не о чем говорить.