Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер

Больше всего на свете Ростику и его дружкам хотелось жить так роскошно. Они и не воровали, держались только потому, что боялись попасться, а тогда ни за что тут не останешься, выгонят, придется переть домой.

Возвращаясь с концертов, они старались не торопиться, отставали, слонялись по улицам, глазели на витрины, восклицали с завистью:

— Вот это жизнь, мужики!

— Да уж житуха что надо...

— Ты бы хотел так жить?

— А кто бы не хотел?

— Да, жили бы мы здесь — ходили бы ручки в брючки, как заправские мистеры, и делали свой бизнес...

Однажды бежавший мимо торопливый репортер нью-йоркской «Трибюн» остановился, прислушался и, вытащив одной рукой записную книжку, другой ухватил Ростика.

— А как же сейчас, на концерте, вы просились домой? — спросил он, явно заинтересованный.

— Кто просился? Я? Мы? — зашумели Ростик и его гоп-компания, с горем пополам переходя на английский. — Ни боже мой! Что мы, дурные?..

— Мистер редактор, — сказал Ростик, приосанившись, — моя фамилия Гмыря, мои родители — коммерсанты... — Тут Ростик не очень и соврал — его отец и мать держали мясной ларек на одном из питерских рынков. — Мы все из приличных семейств, не какие-нибудь... Если хотите иметь самую жуткую правду о кровавых злодействах большевиков, мы вам все скажем. То, что мы видели и знаем, никто не знает. Только торопитесь, мистер... Это строго между нами. — Ростик задышал в волосатое ухо репортера. — Сюда, в Америку, уже засланы кровавые разведчики, самая страшная сила большевиков. Они нас всех поработили...

Репортер потребовал подробностей. Ростик готов был выдать любые подробности, но не даром же.

— За доллары, — с жадностью зашелестела гопкомпания.

— Заткнитесь, — потребовал Ростик, — какие доллары? Мистер редактор может подумать, что вы и правда такие жадные... Вы что, забыли, что мы идейные борцы? Нам бы только отстоять идею. Не подпускайте только к нам кровавых разведчиков, и пусть нас навсегда оставят в Америке. Мы тоже хотим жить как люди...

Они скрыли от всех свою беседу с репортером. Но многие заметили, как Ростик и его друзья торжествующе переглядываются, пересмеиваются и посматривают на всех сверху вниз. Миша Дудин давно забыл, что когда-то получал от Ростика подзатыльники, но тут снова отведал это угощение.

— Ламца-дрица! — веселился Ростик. — Четыре сбоку, ваших нет! Жизнь идет?

— Ты чего?

— Интересуюсь жизнью! Скажи мне по секрету, как друг, — он неожиданно обнял Мишу за плечи, — а Ларька или там Аркашка, как они, понимают жизнь?

— Тебе-то что?

— Ничего они не понимают! Им хана! Можешь так и передать...

И, еще раз щелкнув по круглой Мишиной голове, Ростик и его дружки победоносно прошествовали дальше.

Никто не понимал, что с ними такое делается. Да и мало кто интересовался. Ларька спросил:

— Чего сперли?

Но был облит презрением...

Вскоре в газетах появились заметки о том, что русским детям Соединенные Штаты нравятся куда больше их разоренной родины, что они мечтают здесь остаться и торопиться с отсылкой детей к большевикам было бы преступлением... Упоминалось и о таинственных кровавых разведчиках...

Полностью были названы в газетах фамилии Ростика и его дружков — всего одиннадцать человек. Никто им не позавидовал.

С первыми газетами примчалась в лагерь миссис Крук. Ларька встретил ее и просил с Ростиком в объяснения не вступать. С ним и его компанией не разговаривал никто. Проходили мимо, будто их вовсе не было.

— Нам чихать, — хихикал Ростик.

Миссис Крук увезла письмо, на котором стояли подписи не одиннадцати, а сотен человек. Письмо требовало: даешь домой!

Его не напечатала ни одна газета.

Ларька велел:

— Ростика чтобы никто пальцем не тронул!

Гусинский строго добавил:

— Могут быть провокации.

Хотя на концертах их приветствовали овациями и возмущались, почему русских детей не пускают домой, хотя коммунисты во всем мире требовали: «Руки прочь от детей революции!» — казалось, Питер опять отодвинулся. И ближе стал Бордо...

Ночью Ростика и его приятелей кто-то все-таки оглупил. Глухой голос мрачно произнес над ними:

— Предателям — смерть.

Ростик пожаловаться не решился. Ему досталось больше других. На следующий день солдат-инструктор кое-что узнал о происшествии, и тот самый репортер, который первым написал о Ростике, жертве революции, торопливо строчил, предвкушая повышенный гонорар, о том, что полиция спит, а большевики проникли уже на порог Нью-Йорка, на остров в Гудзоновом заливе, где безнаказанно и безжалостно расправляются с детьми, полюбившими Америку...

— Неужели кто-нибудь верит такой белиберде? — поражались ребята.

И на каждом шагу убеждались, что многие американцы верят.

Солдат-негр, с которым подружился Аркашка, обычно делился новостями, но сейчас солдату самому не терпелось узнать, как большевики сумели проникнуть на их островок... Он только что сменился с караула и опасался, не в его ли дежурство это случилось. Аркашка поглядел на солдата и покачал добродушно головой. Его забавляла наивность этого взрослого парня в форме и с винтовкой.

— А какие они, большевики? — спросил Аркашка.

— Откуда я знаю? Я их не видел!

— Не знаешь, а говоришь, — влез Миша Дудин.

Аркашка усмехнулся:

— Что ж бы ты сделал, если б увидел настоящего большевика?

Солдат подхватил винтовку и прицелился, жмурясь:

— Бах! Убил бы!

— Ну да! — отмахнулся Миша. — Убил один такой.

— За что? — спросил Аркашка.

— Как — за что? За то, что большевик!

— Ты же их не видел.

— Не видел.

— Так как бы узнал?

Солдат, у которого винтовка стояла теперь на боевом взводе, растерянно опустил ее к ноге. Впрочем, он помнил, что винтовка не заряжена, хотя его совсем сбили с толку эти мальчишки.

— Ага! — зашумел Миша. — Они невидимки! Нипочем не узнать! Где тебе!

— Ладно, я помогу, — сказал Аркашка.

— Вот хорошо! Помоги мне!

— Сейчас я тебе покажу настоящего большевика.

Солдат задергал головой, испуганно оглядываясь по сторонам:

— Может, не надо? Почему — мне? Я что, тебя просил?

— Гляди! — потребовал Аркашка, выпрямляясь. — Вот я, большевик! Ну, что же ты! Стреляй!

Лицо у солдата посерело от страха, но теперь он нерешительно пробовал улыбнуться:

— Какой ты большевик! Ты — Аркашка!

Аркашку обидело это недоверие, и он слегка нахмурился.

— Нет, я большевик, — сказал он.

— Он большевик, точно! — подхватил Миша. — И я тоже! Мы тут все большевики! Большевики, даешь сюда!..

Солдат вскинул винтовку и нажал гашетку... Потом, уже в военном суде, придя в себя, насколько это было возможно, он говорил, что винтовка была не заряжена. Еще настойчивее и чаще он твердил, что испугался. Его напугали разговоры о большевиках, будто бы оказавшихся на острове, и когда он услышал, как Аркашка и Миша повторяют — «большевик», то сейчас же выстрелил, но думал, что винтовка не заряжена... Он выстрелил в большевика! Он не думал, что попадет в Аркашку...