Иштван Чукаш - Как я стал киноактером

- Нет! Нет! Нет! - неожиданно закричал он. Я вздрогнул и остался в прежней позе, опираясь на онемевший локоть. Наконец он перестал подпрыгивать и рассматривать меня, взбил волосы правой, свободной, рукой и представился: - "Пулу Лимонад. Первый помощник режиссера. Я тоже представился, с трудом ворочая языком из-за орехов, которые были у меня за щеками: - Йштван Гайзаго. Второй "А". Пулу Лимонад, первый помощник режиссера, подозрительно посмотрел на меня. - Картавишь? - спросил он. Я помотал головой, а затем осторожно вытащил изо рта зеленые орехи и показал ему. - Потрясающе! - восхитился он. Это было приятно слышать, и я отправил орехи обратно в рот. Затем, изобразив на лице заинтересованность, показал, что пора перейти к делу. Первый помощник был не глуп! Уловив выражение моего лица, он понял, что пора приступать к делу, и сказал: - Слушай меня внимательно! Я кивнул, подтвердив, что весь внимание. - Хочешь стать киноактером? Такого мне еще никто не предлагал, поэтому не удивительно, что на какое-то мгновение я задумался. Но затем быстро собрался с мыслями и ответил: - Хочу! Лулу Лимонад горячо одобрил мой ответ: - Прекрасно! Прекрасно! Главное - желание! Я был совершенно согласен с ним. - Вы здесь живете? - спросил он. Я опять кивнул. - А кому сказать, что ты идешь сниматься в кино? Я подумал, что лучше всего бабушке, и сказал об этом Лулу. Бабушка очень удивилась, ее синие глаза засияли, как небо. - Да ну! - воскликнула она. - Мой Пйтике, мой дорогой Питике будет киноактером! То, что она назвала меня "Питике", слегка задело мое самолюбие. Однако моя уверенность в себе сразу же отразилась на лице брата. Выражения удовлетворения, удивления, зависти сменяли друг друга. Наслаждаясь этим, я кивнул ему, а затем спросил Лулу: - А мой старший брат мог бы стать киноактером? Лулу мельком взглянул на брата и неопределенно ответил: - Посмотрим. Возможно. А сейчас пошли. Я посмотрел на брата, с сожалением подняв брови и показывая, что я сделал все, что мог. Брат махнул рукой, а мы с Лулу вышли из дома. Мы были уже в конце улицы Надрагуя, когда я вспомнил о Реже. - У меня есть друг, - сказал я, - артист. Он живет здесь. - Да, - ответил Лулу рассеянно. Но тут я заупрямился. Вы, наверное, еще помните о несчастье, которое случилось с Реже. Он сломал ногу, и ему надели гипсовый сапог. И хотя нога давно срослась, он все еще носит гипсовый сапог, потому что потерял веру в свои силы. Правда, однажды я уже возвращал ему это чувство уверенности, но сейчас подумал, что вот опять представляется отличный случай. Если Реже снимут в кино, он полностью и окончательно поверит в свои силы. Поэтому я заупрямился, как мул, и только упирался и показывал на дом Реже. Лулу тяжело вздохнул, а потом сказал: - Хорошо. Я посмотрю его. Но лишь ради тебя! "Все равно ради кого, думал я, - только пойдем". Мы вошли в дом. И тут, как мне кажется, произошло чудо. Потому что едва Лулу увидел гипсовый сапог, который Реже быстро натянул из предосторожности, он уже не мог отвести от него глаз. Он смотрел как завороженный и быстро бормотал себе под нос: - Артист с протезом! Вот это да! Прекрасно! Очень сценично! Да! Потом он быстро объяснил изумленному Реже, что берет его в кино. От него потребуется только одно: иногда проковылять в глубине сцены на своей гипсовой ноге. - У тебя случайно нет костылей? - спросил он в заключение. Реже смущенно поморгал, затем прокряхтел, что нет. - Не беда. Организуем. Пошли! И он потащил нас на улицу. Реже шепотом спросил меня, что все это значит и уверен ли я, что Лулу нормальный? - Будем киноактерами! Давай смелее! - прошептал я в ответ. На соседней улице Лулу остановил два такси: одно для нас, другое для Реже с его гипсовой ногой. В такси было включено радио. Я быстро вытащил свою записную книжку и провел в ней одну черту, а затем вторую. - Что это ты делаешь? - поинтересовался Лулу. Я объяснил ему: - С января я отмечаю, как проходит соревнование. - Какое соревнование? - Соревнование песни. Вот сегодня в пятьдесят пятый раз сожгли цыганку и в тридцатый раз хохотал паяц. Они оба лидируют в соревновании. Маркиз Верзила и король Филипп отстают от них. Я болею за паяца! - Вот оно что, - пробормотал Лулу. - Ты так любишь оперу? Я сказал, что не знал, что это так называется. Я даже исправил в своей записной книжке "песенное соревнование" на "оперный чемпионат". Затем спросил: - Такой чемпионат бывает каждый год? - Понимаешь, - сказал Лулу, - у них на радио скапливается огромное количество пластинок и магнитофонных записей, должны же они все это проигрывать. Я хотел еще кое о чем спросить, но оказалось, что мы уже приехали. Я спрятал записную книжку и вслед за Лулу вылез из такси. Видимо, мы проделали немалый путь. Из-за оперного чемпионата я не следил, куда мы ехали. А теперь, когда посмотрел вокруг, увидел, что мы за городом. Но все же спросил Лулу: - Где мы? - В городке укротителей зверей кинофабрики, - сказал он и повел нас к одноэтажному зданию. - Потом все осмотрите. А сейчас пойдем к режиссеру. Мы вошли в дом. Здесь царил полумрак. Жалюзи закрывали окна, и мы почти ничего не видели. Когда же наконец мои глаза привыкли к темноте, я увидел режиссера. Он сидел в огромном кресле. Это был слегка полноватый, в меру лысоватый мужчина. Огромной расческой он начесывал волосы вперед, что выглядело довольно странно, так как на голове у него с трудом можно было насчитать несколько волосков. Увидев нас, он облегченно вздохнул: - Ну наконец-то! Я уж думал, что и сегодняшний день пропал. Кофе! Кофе! - крикнул он куда-то назад. Молодая женщина принесла кофе, помешала ложечкой, подула и поставила перед режиссером. Он выпил его быстрыми глотками, одновременно задавая вопросы Лулу. - Это он? Не худоват немного? Лулу ткнул меня пальцем. Я вопросительно посмотрел на него. - Зеленые орехи! - прошипел он. - Уже выбросил! - прошипел я в ответ. Тогда Лулу объяснил режиссеру: - Послушай! У малого есть потрясающий трюк! - Ну? - спросил режиссер. - Трюк с зелеными грецкими орехами. Он засовывает их за щеки, и лицо раздувается. Предлагаю снимать его в фильме! - Посмотрим. Может быть, - устало махнул рукой режиссер. - Ящик варенья из зеленых грецких орехов! - крикнул он кому-то назад. Сзади в полутьме засуетились, затем кто-то вышел из комнаты, оставив дверь слегка приоткрытой. - Дверь! - жалобно прокричал режиссер. - Я не выношу света! Ведь прекрасно знают, что я не выношу света, и все же оставляют дверь открытой! Дверь быстро захлопнули. Режиссер вновь занялся мной. - А сообразительный? - Да, да, - заверил его Лулу. И мне было очень приятно слышать это. - Расскажи что-нибудь, - махнул мне режиссер, устало откинулся назад и закрыл глаза. Я посмотрел на Лулу, затем на Реже. Они мне подмигивали, стараясь ободрить, и это тоже было приятно. Я коротко рассказал о директоре мясного магазина, превратившегося в воздушный шар, и о пожарных. Не хочу показаться нескромным, но успех был колоссальный! Лулу ликовал, Реже довольно ухмылялся. Режиссер открыл глаза и слабым, жалобным голосом сказал: - Хорошо. Кто в таком возрасте умеет врать, у того есть фантазия! Кофе! Кофе! Когда принесли кофе, он посмотрел на Реже. - А это кто? Лулу гордо крякнул. - Артист с протезом! Очень сценично! Я подумал, что он пройдет позади сцены, может быть, на костылях. Знаешь, я подумал... Но режиссер безжалостно перебил Лулу: - Здесь думаю я! Только я! Иначе зачем же я пью столько кофе? А? Ради чего разрушаю свой организм? А? Мое сердце уже как испорченный насос! А печень такая же, как сердце! Моя селезенка напоминает выброшенную на берег рыбу! Мои легкие как лопнувший футбольный мяч! Видно было, что он с большим удовольствием перечисляет свои внутренние органы. Одновременно он пожимал бок, будто хотел показать, где что у него находится. Мы смотрели как завороженные. Мне это очень нравилось, хотя я и подозревал, что он показывает неправильно. Потому что когда он, например, называл легкие, то показывал на живот. Но это неважно, о таких мелочах не стоит спорить. Лишь Лулу так пожимал плечами, будто слышал все это сто раз. - Ясно? - спросил в заключение режиссер. Затем посмотрел на Лулу. - Так о чем ты говорил? Лулу повторил бесцветным голосом: - Очень сценично. Он проковыляет сзади. Нужен бы костыль, точнее, два. - Костыли! - бросил режиссер кому-то сзади. И опять там началась большая суматоха. Кто-то выскочил из комнаты, быстро прикрыв за собой дверь. Какое-то время никто ничего не говорил, и в комнате стояла тишина. Все ждали, что скажет режиссер, но он только сонно моргал. Все были уверены, что он думает. Но я-то видел, он тянется во внутренний карман. Он было отдернул руку, но затем, тяжело вздохнув, все же вытащил расческу и пригладил два своих волосика. - Оператор! Оператор здесь? - спросил он, причесываясь. - Нет, - ответил кто-то. - Он снаружи, замеряет свет. - Почему не здесь? Почему? - бушевал режиссер. - Почему? Почему? Почему? - Он явно вошел во вкус, потому что уже вопил: - Вышвырну с кинофабрики! Вышвырну из Венгрии! Вышвырну из Европы! Но все довольно равнодушно слушали его вопли. Я с любопытством ждал, откуда еще можно вышвырнуть оператора, но режиссер остановился и вяло махнул рукой: - Позовите его сюда. Кто-то опять вышел за дверь, и вскоре пришел оператор с большим фотоаппаратом в руке, который, как я узнал потом, называется кинокамерой. - Звал? - спросил он. - Да, звал. Будь добр, взгляни на исполнителей, - сказал режиссер совсем не сердитым, скорее, наоборот - приветливым тоном. - Здесь я не могу их рассмотреть! Выйдите! - сказал оператор коротко и вытолкнул нас за дверь. Дверь он оставил открытой настежь, чтобы хоть так в комнату попадал свет. Я прислушался и услышал стонущий голос режиссера: - Дверь! Но оператор не обратил на это никакого внимания. Он поставил нас на свет у стены и посмотрел через аппарат. Затем подошел помощник оператора и тоже заглянул в аппарат. - Очень слепит! - прохмыкал он. Мы с Реже, щурясь от солнца, стояли у стены и ничего не понимали. Я вопросительно посмотрел на Реже, но он лишь пожал плечами. - Нужно покрасить в зеленый цвет! - заявил оператор. И уже шел человек с ведром, в котором была зеленая краска и кисть. Человек присел на корточки перед Реже и стал красить его гипсовую ногу. Я с любопытством посмотрел на Реже: что он на это скажет, но он лишь ухмылялся.