Джудит Керр - А мама дома?

– Сегодня утром я телеграфировал Максу, – сказал Конрад.

– Мы поедем в больницу? – спросила Анна.

Он покачал головой:

– Не имеет смысла. Я только что оттуда.

Затем повернулся и двинулся к своей машине чуть впереди Анны, несмотря на больную спину и на трость, – как будто хотел убежать от нее. Анна спешила за ним в потоке солнца, чувствуя себя все более и более подавленной.

– Что говорят врачи? – спросила она, вынудив Конрада обернуться.

– Одно и то же, – отозвался он устало. – Они пока не знают.

И пошел дальше.

Все было гораздо хуже, чем можно было представить. Анна думала, Конрад будет винить ее в том, что она не писала маме, но не до такой же степени, чтобы совсем не желать общаться! Ее ужаснула мысль о том, что придется иметь дело со всем этим в одиночку, без его поддержки. (Если бы Ричард был здесь, подумала Анна, но тут же отсекла эту мысль как неосуществимую.)

Она нагнала Конрада у машины и едва не врезалась в него, когда он доставал ключи.

– Это из-за меня, да? – спросила она. – Из-за того что я не писала?

Он чуть не выронил ключи и обернулся, глядя на нее с нескрываемым удивлением.

– Было бы неплохо, если бы ты почаще писала маме, – сказал он. – И ты, и твой брат тоже. Но она пыталась покончить с собой не поэтому.

– Тогда почему?

Повисла пауза. Конрад смотрел куда-то мимо Анны, за ее правое плечо, как будто увидел вдалеке кого-то знакомого, а потом выдавил:

– У нее появились основания думать, что я ей неверен.

Первой реакцией Анны было воскликнуть: это невозможно! Что он такое выдумывает! Конрад сказал это для того, чтобы успокоить ее, чтобы Анна не винила себя, если мама умрет. Боже мой, это в их-то возрасте! Даже если предположить, что отношения мамы и Конрада не были абсолютно платоническими… Но такое!

– Ты влюбился в кого-то другого? – осторожно спросила Анна.

Конрад фыркнул, что, видимо, должно было означать «нет», а потом добавил все тем же сдавленным голосом:

– У меня был роман.

– Роман?

– Ерунда! – почти выкрикнул он с раздражением. – Девушка на работе. Совершенная ерунда!

Анна не нашлась что ответить. Она совершенно обессилела, и молча села в машину.

– Тебе нужно поесть, – заметил Конрад.

Казалось, у него камень с души свалился после того, как он признался. Значит, подумала Анна, это все-таки правда.

Конрад завел машину и сказал:

– Мне хочется, чтобы тебе было здесь хорошо – насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Я знаю: твоя мама желала бы именно этого. Пусть твое пребывание в Берлине немного напоминает отпуск. Ты ведь летом никуда не ездила.

«Боже мой!» – подумала Анна.

Конрад взмахнул рукой, отметая возражения:

– Конечно, я понимаю, что ты предпочла бы находиться не здесь, а дома, с Ричардом. Я только хочу сказать, что, когда ты не в больнице – а пока ты мало чем можешь помочь, – постарайся хоть немного развлечься.

Он искоса взглянул на Анну, и та кивнула в ответ – раз Конраду так важно, чтобы с ним согласились.

– Тогда, – сказал Конрад, – давай начнем с того, что отправимся пообедать в хорошее место.

Ресторан расположился среди сосен Грюневальда, излюбленного места для семейного отдыха, и в воскресенье, в хорошую погоду, там было полно народу. Воздух уже был довольно прохладным, но даже за столиками снаружи, застегнув пальто на все пуговицы, сидели люди и потягивали напитки.

– Ты помнишь это место? – спросил Конрад.

У Анны как будто появились воспоминания, связанные с очертаниями этого здания и цветом его стен.

– Наверное, мы приходили сюда с родителями. Но не поесть, а что-нибудь выпить.

Конрад улыбнулся:

– Himbeersaft [5] Малиновый сок (нем.). .

– Да-да!

Ну, конечно: малиновый сок! Его пили все немецкие дети.

Внутри, в обеденном зале, стоял пар от дыхания множества заправских едоков. Их пальто висели рядком вдоль обшитых коричневыми панелями стен, а выше красовались две пары оленьих рогов и картина, изображавшая охотника с ружьем. Громкие умиротворенные голоса посетителей перекрывали позвякивание ножей и вилок. Анну все это и трогало, и настораживало – как всегда, когда она слышала такое знакомое с детства берлинское произношение.

– Все началось примерно три недели назад, – сказал по-английски Конрад, и другие голоса, вызывавшие у Анны столь сложные ассоциации, тут же перестали достигать ее слуха. – Тогда твоей маме все стало известно.

– Откуда она узнала?

– Я ей рассказал.

«Зачем?» – подумала Анна.

И Конрад, словно услышав ее, продолжил:

– Мы вращаемся в очень тесном кругу. Я боялся, что она узнает об этом от кого-то другого.

– Но если ты не любишь ту женщину по-настоящему… Если все уже кончилось?

Конрад передернул плечами.

– Ты же знаешь свою маму. Она сказала, что между нами уже ничего не будет как прежде. Ей много раз в своей жизни приходилось начинать все сначала, и с нее довольно. Ты и Макс выросли. Больше в ней никто не нуждается… – Конрад махнул рукой, словно резюмируя все, что сказала мама, – Анна без труда могла себе это представить. – Она твердила, что хочет покончить с собой, в течение трех недель.

Однако Конрад так и не сказал, что отношения между ним и другой женщиной закончились.

– Роман, естественно, закончился, – тут же добавил Конрад.

Когда принесли заказ, он сказал:

– После обеда мы поедем в больницу. Ты увидишь маму и, может быть, поговоришь с кем-нибудь из врачей. А пока расскажи о себе и о Ричарде.

Анна рассказала о сериале Ричарда, об их квартире и о своей новой работе.

– Значит, ты действительно станешь писателем?

– Ты имеешь в виду – как Ричард?

– Или как твой отец.

– Не знаю.

– Почему не знаешь? – переспросил Конрад почти с раздражением.

Анна попыталась объяснить:

– Не знаю, получится ли у меня. До сих пор я только правила пьесы других. Я никогда не писала ничего своего.

– Думаю, из тебя получится хороший писатель, – заметил Конрад и тут же добавил: – Хотя, конечно, я в этом не разбираюсь.

Они пытались говорить на общие темы: о Венгрии (хотя ни один из них утром не слушал радио и не знал последних новостей); о восстановлении немецкой экономики; о том, когда Макс сможет вылететь из Греции. Но постепенно беседа истощилась, и оба замолчали. Тогда до Анны снова стали долетать голоса жующих и беседующих берлинцев. Знакомые, но давно забытые слова и фразы.

– Bitte ein Nusstörtchen [6] Ореховое пирожное, пожалуйста (нем.). , – попросил официанта полный человек за соседним столиком.

«Я тоже его любила, когда была маленькой», – подумала Анна. Маленькое, с белой глазурью и орешком сверху. А Макс всегда выбирал «Голову мавра» – пирожное в шоколадной глазури с кремом. Никто из них не сомневался, что выбирает самое вкусное, и оба считали, что одно пирожное – исключительно для девочек, а другое – для мальчиков.